– Господин герцог, среди нас всех Реми единственный, кто никогда не собирался идти навстречу герцогу Скорингу!
– Фиор поднялся, опустив ладони на стол.
– Видят боги, мне это не раз казалось неразумным упрямством, но то, что вы говорите...

– Я что-то говорил о хождении навстречу? Да если бы хоть кто-то из вас и впрямь решился на подобное, это было бы большим сюрпризом для Скоринга! Он решил вас всех, словно простенькую задачу на сложение и вычитание, решил еще до взрыва, готов поклясться. И вы ни на шаг не отступили от его замысла, и даже после его отбытия играли предписанные роли! Прошло три седмицы - и хоть один попытался понять, для чего все это было? Зачем вам отдали все - и страну, и венец, и тетрадь?! Я принял то единственное решение, которое мог принять в сложившихся обстоятельствах, и не отступлю от него.

– Отступать уже некуда, - вздохнул Фиор.
– Чего вы хотите теперь?

– Только одного, - глаза герцога Гоэллона налились грозовой теменью.
– Не мешайте мне. Занимайтесь столь важными насущными делами, изучайте планы и следуйте им, наводите порядок в Собране и не мешайте.

– Как скажешь, - отвернулся Реми.
– Будь так любезен, верни Элграса в столицу, а дальше - попутного ветра твоим парусам...

– Завтра же утром я поеду к архиепископу. Фиор, распорядитесь обо всем необходимом. Альдинг, Алессандр, извольте следовать за мной.

Для чего, по мнению барона Литто, Саннио нужно было выслушать всю эту перебранку, он так и не понял, а спрашивать не хотелось. Вообще ничего не хотелось. Интересно было послушать госпожу Эйма, и многое стало понятно - но опять все то же. Герцог Скоринг, боги и чудеса. Чудеса, боги и герцог Скоринг, которому они мешают - невесть зачем, невесть почему... герцог Скоринг, видимо, не настолько дурной человек, как казалось раньше - на его счету только два деяния, которые ему нельзя простить ни при каких обстоятельствах, да и те в рамках личной вражды с Реми.

Только где тот герцог Скоринг, со всеми его достоинствами и недостатками, и не поздно ли уже их обсуждать? Гораздо важнее, для чего ему понадобилось потрясать основы мира. Дядя же явно знает; знает - и скрывает от всех...

"Надоело, - подумал Саннио, отправившийся спать сразу после разговора с Клариссой.
– Надоели загадки без разгадок, секреты и тайны, и неожиданные поступки, и подлые выходки тех, кому доверяешь..."

Утро не оказалось мудреней вечера. Ни вчерашние злость и досада, ни отвращение к проклятым загадкам и скрытным родственникам никуда не делись. Узнав от Ванно, что герцог зовет племянника к себе, молодой человек скрипнул зубами, старательно оделся и отправился в кабинет. Жаль, что не удалось позавтракать, и жаль, что вообще зачем-то понадобился герцогу и родственнику...

Герцог, судя по всему, и не ложился, и костюм не менял со вчерашнего вечера. Более того, если вчера в дом явился серый призрак, то ныне у окна сидела черная тень. Занималась сия тень престранным делом: в одной руке держала свечу, а на ладонь другой капала жидким воском, стекавшим из углубления вокруг фитиля.

Саннио передернулся.

– Переоденьтесь в дорожное платье, соберите багаж, - приказал герцог.
– Мы едем сперва во дворец, затем в Тиаринскую обитель. Вернемся не раньше завтрашнего вечера. Нашим спутникам - карету, я поеду верхом, вы - как хотите.

– Что за спутники? Монахи?
– наследник вспомнил слова архиепископа Жерара.

– Да, мы заберем их с патриархова подворья по дороге.

– У вас будут для меня другие распоряжения?
– очень, очень хотелось подойти, вырвать дурацкую свечу и воткнуть ее на положенное место, в шандал, но недоставало смелости; на вопрос, чем герцог Гоэллон занимался всю ночь, ее тоже не хватило.

Смелости - или желания?

"Я не вхожу в охраняемое вами стадо, и это не подлежит обсуждению"?

Вот и славно, достойный повод не делать ничего.

– Никаких. Вы чего-то ждете?

– Нет, господин герцог.

Только отчего-то стыдно, противно и вспоминается полученная еще по весне оплеуха: "К тому же я за вас испугался..."

– Дядя...
– пять шагов вперед, забрать эту клятую свечу, затушить и бросить под ноги, поймать ледяные, как сосульки, ладони... и понять, что даже малейшего сопротивления не было!
– Что? Вы? Делаете?

– В общем-то, пытался прийти в себя перед дорогой, - со вздохом поднял на него глаза герцог.
– А вы, наказание этакое, мне помешали.

– Зачем - так?

– Есть такое пренеприятнейшее таинство - прозрачная исповедь, - задумчиво ответил дядя.
– Надеюсь, вам никогда не придется к нему прибегать. После нее знаешь все собственные помыслы, до последней случайной мысли. Но стоит эта ясность весьма дорого.

– Собственные?
– Саннио опешил. Если бы другого, особенно, врага - а свои зачем?

– Вам еще, должно быть, не приходилось сомневаться в себе самом, сомневаться до той степени, что требует услышать от других - нет, ты понимаешь, что и зачем хочешь сделать, и в этом нет зла...