– Я всего лишь честен. Дерзок я был бы, отказавшись выполнить просьбу королевы. Но вы хотите, чтобы я защитил права вашего сына. Как? Мне убить другого вашего сына?
– ломается в гримасе отвращения строгая линия рта.

"Ты вдруг стал щепетилен? Ты, убивший родных брата и сестру? Разумеется, никто не захочет марать руки без всякой выгоды. Но что же тебе посулить взамен? Сколько ты стоишь, разборчивый убийца?"

– У меня только один сын.

– Изумительно, моя королева! Мальчик зовет вас матерью. Разве он виноват в том, что вы обошлись с ним, как капризная девочка с котенком? Сначала завели, а потом забыли?

– Я хотела... я...

– Хотели сравняться с Амели Алларэ?

– Герцог, вы забываетесь! Ваша дерзость переходит все границы!

– Еще раз напоминаю вам, что мы не на балу. Да и считать меня наемным убийцей на службе королевской династии - не меньшая дерзость.

"Рыцарь и дама замирают лицом друг к другу".

Верхнее платье - тяжелое, отделанное мехом, - показалось тонким, легче самой прозрачной кисеи. Вдруг пришло на ум, что северный ветер в столице называют эллонским. Взгляд эллонского герцога был холоднее, чем ветер с его земель. Он срывал одежду, оставлял ее нагой, униженной и бессильной, словно на Суде Сотворивших.

Но герцог не отказался. Все же не отказался.

– Кто мог прислать вам этот список с исповеди?

– Не знаю...

– В самом деле?
– смотрит сверху вниз, пристально - и взгляд забирается под платье, под ребра; кажется, что читает в сердце. Не кажется даже, так и есть. Колдун, ведьмак. Сумеречник.

И что ему ответить? Правду он увидит сам: нет, не знает, знать не может; нашла футляр на своем столике для вышивания, распечатала при фрейлинах, думая, что очередная глупость: напыщенное, по письмовнику написанное послание от какого-нибудь юного пажа или придворного дурня, решившего лестью и славословием взыскать милость королевы.

Распечатала, срывая печати без родовых знаков - и обомлела от прочитанного.

– Я выполню вашу просьбу, моя королева. С одним лишь условием...

– Вы смеете ставить мне условия?

– Посмели же вы просить меня о смерти десятилетнего ребенка! Моя королева, будем говорить начистоту. Вы отдали в мои руки собственный смертный приговор...

Дура, какая же дура - довериться ему! Ему, прозванному Пауком, убийце, интригану, отравителю...

...но ведь именно такой тебе был нужен?

– Я высоко ценю ваше доверие, - ну что за пакостная у него усмешка, нужно же было расшевеливать ядовитую тварь, лучше бы уж оставался мраморным, холодным, неживым...
– Поэтому я никогда не позволю себе использовать эту грамоту против вас. Клянусь в том своей честью. Однако ж, вы выполните мое условие. Ни одна живая душа не должна знать об этой исповеди, а вы не предпримете ни единого шага. Все, что потребуется, я сделаю сам.

– Даю вам слово.

– Этого мало.

– Вам мало слова королевы?!
– стой он на полшага ближе, пощечины ему не миновать - но предусмотрителен, знает, что Астрид не унизится тем, чтобы приподниматься на цыпочки, тянуться к ненавистному лицу: уже не пощечина выйдет, а вульгарная рыночная драка.

Молча протягивает скрученный трубочкой список со смертельно опасной, ядовитой грамоты. Все ясно без слов: или истинная клятва, или уйдет. Бросит под ноги проклятый лист, оставит королеву без помощи. Что ему ненависть Астрид, когда он смахивает с плеч ненависть более сильных - легко, словно тополиный пух...

– Сотворившими клянусь выполнить ваше условие.

Повернулся, словно она отпустила его - и даже не поклонившись. Протянутая по привычке для поцелуя рука нелепо и бессильно повисла в воздухе; потом королева, опомнившись, опустила ее на живую изгородь.

– Возвращайтесь в свои покои, моя королева, - через плечо бросил герцог Гоэллон.

Легкая скользящая походка, быстрая - не угонишься... а зачем догонять? Да потому что осталось недосказанным что-то важное, очень важное, забыла спросить - или приказать забыла? Что упустила? Теперь не вспомнишь, остается только держаться за тонкие ветки колючего кустарника и смотреть вслед, на тающего в ночной тьме сумеречника.

Как одуряюще пахнет застывшая в пальцах ветка жасмина...

...Жарко, до чего же жарко! Жар гложет внутренности изнутри, словно внутрь насыпали углей! Всю седмицу у королевы лихорадка, и с каждым днем все хуже и хуже, не помогает ни одно средство. Придворные медики дважды в день осматривают ее, мучают, теребят, не дают забыться.

Ничего не помогает, только сонное питье с молоком и медом, но и его каждый день нужно все больше и больше. Оно горькое, противное, но осушив бокал, можно уткнуться лицом в подушки и ждать, пока по телу разольется густое одуряющее тепло. Когда оно доберется до головы, придет облегчение. Темные сны больше походят на обмороки, но в них нет боли. Охлаждаются на время угли, терзающие чрево...

Голоса вдалеке, приближаются. Скорей бы пришел тот лысый аптекарь, что смешивает питье...

– ...простуда повлекла... мозговая лихорадка... жизненная сила организма...
– какой противный голос, монотонный, нудный.