– Вы будете только указывать дорогу. Ясно?

– Да, господин Рене, - глазами сверкать мальчишка так и не отучился, но действительно выполнял все приказы Алларэ. Безропотно и безупречно.

Рене не раз задавался вопросом, почему считает девятнадцатилетнего, почти взрослого уже парня - юнцом, почему называет про себя именно "мальчишкой". Иначе, тем не менее, не получалось. Тонкий, гибкий, как ивовая лоза, но все еще угловатый, то застенчивый, то вспыльчивый - нет, на взрослого он никак не тянул; Рене все время казалось, что ему пятнадцать, а не девятнадцать. Лицо, очень красивое по любым меркам, тоже было именно по-юношески гладким, нежным и слишком уж выразительным.

Кесслер, проживший самостоятельно в столице почти год, вхожий в лучшие дома Собры, считал себя взрослым, и привык, чтобы к нему относились соответственно. Рене сам удивлялся тому, какое удовольствие ему доставляет тыкать парня в каждый промах, каждую ошибку и глупость - именно как юнца, бестолкового щенка, неопытного и беспомощного. Бруленец напрашивался на подобное, и как раз тем, что полагал себя опытным, разумным и самостоятельным.

У Рене была целая куча младших родственников - братья родные, двоюродные и троюродные, племянники ненамного младше его самого и еще полным-полно родни лет пятнадцати-двадцати, и он считал, что превосходно умеет с ними ладить. Никто не вызывал таких чувств, как порученец. В чем дело, Алларэ не понимал.

Именно о причинах загадочной неприязни и раздумывал Рене, глядя на склоненную в унынии черно-медную голову Кесслера, и в очередной раз сражаясь с желанием отвесить мальчишке подзатыльник, когда снаружи настала тьма. Алларэ отчасти реализовал свою мечту, уронив зрительную трубу тому на макушку. Парень ойкнул, вскочил, едва не сбив Рене с ног, потом они вместе наклонились к окошку, которое было прорублено слишком низко: от пола до середины бедра.

Рене считал про себя до ста, и поняв, что света не будет, приказал:

– Начинайте!

Им повезло, несказанно повезло уже во второй раз: кто-то, должно быть, испуганный неожиданным приходом темноты, решил открыть ворота. Зачем - Рене раздумывать было некогда. Он бранился на бегу: ничего не было видно не только стражникам Шенноры, но и ему самому. Лишь немногие из его отряда успели зажечь факелы.

Короткая схватка у ворот, еще одна - снаружи, у тяжелых дверей замка. Весь план полетел к сельдям под хвост. Разобраться, остался ли кто-то во дворе, чтобы снять остаток охраны и покончить с арбалетчиками в угловых башнях, Рене не мог: он не видел дальше вытянутой руки. Оставалось догадываться по шуму и выкрикам. Кажется, первая сотня все-таки успела и вломиться во двор, и выставить караул снаружи. Вторая должна была оцепить крепость на случай подхода городской стражи. Вот в том, что теперь этого стоит опасаться, Рене сильно сомневался. Отсюда до казарм - четыре мили пути, и будь он проклят, если в кромешной тьме кто-то успеет сообщить в казармы и привести отряд обратно, пока Алларэ не закончит в Шенноре...

Сорен бежал за плечом алларца, подсказывая, куда свернуть. Рене не рвался вперед; если бы не мальчишка, он возглавил бы свой десяток, но приходилось прикрывать Кесслера, который оказался надежным проводником, а вот что из него выйдет достойный боец, Алларэ сомневался.

В коридорах крепости было куда легче, здесь-то таких потемок не было. Через каждый десяток шагов на стенах висели факелы, по двое в подставке. Они чередовались, обеспечивая довольно тусклое, но надежное освещение. Два поста охраны, находившиеся ровно там, где и подсказывал план, преодолели без особого труда: первый и вовсе был покинут, на втором остался лишь перепуганный юнец, который начал мямлить что-то невнятное. Удар по голове прервал беспомощный лепет.

Второй уровень подвала. Троих стражников, вооруженных короткими мечами, убили быстро и без лишнего шума, четвертого, который не пытался сопротивляться, обезоружили и ударили в висок рукоятью кинжала.

– Направо! Пятая камера по левой стене!

– Обыщите охрану, нам нужны ключи!
– приказал Рене, убедившись, что дверь не только заперта на тяжелый засов, но еще и закрыта на огромный, с два кулака, замок.
– Быстрее!

Дорого было каждое мгновение. Алларэ досадливо обернулся через плечо, там, где тяжело дышал Кесслер. Полутемный коридор, уходящий вдаль на сотню шагов, был пуст. Ряды деревянных дверей чередовались с выступами каменных стен. Редкие факелы освещали стены, сочащиеся влагой, на диво чистый пол, низкий потолочный свод, с которого кое-где капала вода. Шеннора стояла слишком близко к реке, чтобы в подвалах не развелась сырость.

Сколько Реми провел здесь? Сначала его содержали на третьем этаже, там, где тепло и сухо...

От напряженного беспокойства в голову лезла всякая чушь, например, вопрос "сколько раз в день здесь моют полы, и зачем это делают?".

Габриэль долго, слишком долго ковырялся с замком. Рене рявкнул на него, гвардеец только пожал плечами и продолжил подбирать ключ. Второй десяток, тот, что шел с отрывом в пять минут и должен был охранять уже расчищенную отрядом Рене дорогу, наверняка делал свое дело. Алларэ очень на это надеялся. Еще - на то, что большая часть стражников связана сражением во дворе; на то, что внезапно пришедшая тьма слишком многих повергла в панику и суеверный страх... Воин был на их стороне, и все же нельзя было терять попусту ни мгновения.

Дверь распахнулась. Рене шагнул внутрь и в первый момент никого не увидел: в камере было абсолютно темно. Даже привыкшие уже к полумраку глаза не могли нащупать в тусклом свете из коридора контуров предметов. Если они вообще тут были...

– Дайте факел!
– приказал он. Неужели ошиблись?

– Ох, избавьте, - сказал кто-то из дальнего угла.
– Рене, не нужно света...

– Герцог?

– Да, я здесь. Вы пришли меня навестить?
– хриплый, сорванный голос не походил на с детства привычный голос двоюродного брата; разве только сарказм, сочащийся из каждого слова, был весьма знаком. На всякий случай Алларэ все же взял протянутый факел и осветил темный угол.