— Господин Хартунг, — сказала ведущая, — прежде чем вы объясните, как вам удалось перевезти сто двадцать семь человек через самую охраняемую границу в мире, хотелось бы послушать, как жилось при диктатуре. В неволе, под постоянным наблюдением. За многими из граждан ГДР следили их собственные супруги, даже дети были приставлены шпионить за своими родителями. Люди жили в постоянном страхе, одно неосторожное слово — и ты в тюрьме. Сейчас подобное и представить сложно, особенно тем, кто родился после падения Стены.

— Ну да, — сказал Хартунг и задумался. Он хотел было сказать, что за ним шпионила его кошка. Вероломная рыжая кошка — агент Штази мурлыкала, чтобы завоевать его любовь и в конце концов предать. Но он же собирался покончить с шутками, да и ведущая могла бы воспринять все всерьез.

Ландман был прав, жители запада любили расспрашивать о страданиях жителей востока. Они обожали чувствовать благоговейный трепет, который охватывал их, когда они нарекали ГДР страной ужаса. Возможно, подумал Хартунг, таким образом жители запада могут бесконечно убеждать самих себя в том, что они на правильной стороне.

Все как с его футбольными приятелями из Западного Берлина, Штефаном и Рене, которым он рассказал, как проводил выходные на даче у бабушки Берты. Как забирался на вишневое дерево, как они с друзьями воровали у соседей ежевику, как обливали друг друга из желтого садового шланга. «Все точно так же, как у вас, — сказал он. — Мы жили ради семьи, сада, футбола по выходным, поцелуя с красивой женщиной. А не ради какого-то там общественного строя». На что Штефан лишь недоверчиво покачал головой, а Рене спросил: «Но при этом вы все равно находились в заключении, разве нет?» В какой-то момент Хартунг просто перестал спорить.

Несколько лет назад он случайно проходил мимо дачных участков, где у бабушки Берты был свой садик. Издали он увидел то самое вишневое дерево. И задался вопросом, какая эта вишня теперь — восточная или уже западная? Или ни та ни другая?

Публика в студии забеспокоилась, ведущая выжидающе смотрела на Хартунга.

— Наверное, вы правы, — сказал он, — сегодня уже невозможно представить себе подобное. Когда я теперь рассказываю молодежи о ГДР, на меня очень странно смотрят. О некоторых вещах помнят, но их больше не дано понять. Это как сказка со счастливым концом.

— В ночь, когда состоялся побег, — сказала ведущая полным драматизма голосом, — вы в одиночку пошли против десятков пограничников и агентов Штази, чьей задачей было предотвращать подобные побеги. Вы не боялись?

— Конечно же, я боялся, — ответил Хартунг. — Бояться нормально, потому что страх держит в тонусе и заставляет быть осторожным. Вот только нельзя позволить ему тебя сковать. Я понимал, что будет только одна попытка. Должно было получиться сразу. — Такой же ответ, почти слово в слово, он дал неделю назад журналу «Ванесса», только последнее предложение немного изменил. Примечательно, что чем чаще он говорил эти фразы, тем больше он ими проникался, тем больше в них верил. Тем правдивее они звучали.

— Я прочитала, — взяла слово Катарина Витт, — что вы неделями тренировались идти по путям к стрелке, не попадая под прожекторы пограничников. Вы что, разработали настоящую хореографическую технику?

Черт, подумал Хартунг, снова эта придуманная Ландманом чушь. Якобы пограничники на станции Фридрихштрассе все время вертели какими-то там прожекторами! Вероятно, Ландман видел нечто подобное в шпионских фильмах. На самом же деле на железнодорожном полотне с восточной стороны вокзала по ночам была кромешная тьма, поэтому они всегда носили с собой фонарики, чтобы не переломать ноги о шпалы или не поджариться на контактном рельсе.

— Что ж, вы все верно прочитали, — сказал Хартунг. Он понятия не имел, что говорить дальше. — Не могли бы вы налить мне воды? Во рту пересохло, а руки трясутся от волнения.

Катарина Витт по-матерински тепло посмотрела на Хартунга и налила ему воды. Хартунг пил, выигрывая время. Он вспомнил один из фильмов о банде Ольсена: там героям предстояло взломать сейф в хранилище, утыканном датчиками движения. Слепая зона была только в узком коридоре. Преступники тренировались с помощью двух стульев со связанными ножками.

— Путь до стрелки был нелегким, — начал Хартунг. — Каждые десять секунд по рельсам проносился луч прожектора. Чтобы меня не заметили с наблюдательной вышки, приходилось ложиться на щебень возле рельса всякий раз, как приближался свет. То есть я на бегу считал от одного до восьми, на девяти падал, а на десяти появлялся луч прожектора. Затем я вскакивал и снова бежал, не переставая считать. Через полминуты у меня уже были ободраны колени, я почти выдохся. При этом было важно держаться в узком коридоре шириной где-то в полметра между путями и контактным рельсом. Если бы я коснулся семисотпятидесятивольтного контактного рельса, то мгновенно погиб бы.