И, наконец, я выражаю благодарность самому городу Флоренции и всем флорентийцам, ныне живутцим и уже усопшим. Я согласна с тем папой римским, который назвал их пятой стихией.

Надеюсь, читатель простит мне некоторые неточности в описании сегодняшней Флоренции. Современный город непрерывно меняется и неизменно опережает автора.

«Как вы это выдерживаете?» Вот первое, что пытается понять любой человек, оказавшийся летом во Флоренции; эхо его слов еще звучит в воздухе, когда сам путешественник уже устремляется в Венецию. Под «этим» он подразумевает шум, уличное движение и жару, а иногда кое-что иное, о чем даже неловко говорить, особенно если вспомнить, как совсем недавно он бурно восторгался Флоренцией, — а именно, тот факт, что она показалась ему скучной, грязной, провинциальной. Те, кто знаком с Флоренцией поверхностно, часто сравнивают ее с Бостоном. Здесь множество банков, кредитных организаций, страховых компаний, магазинов, где продаются ковры, салфеточки, письменные приборы из тисненой кожи. Размещенные в музеях полотна Рафаэля и Боттичелли копировались тысячи раз; памятники архитектуры и статуи знакомы каждому со школьной скамьи. На вкус современного человека, во Флоренции слишком много Возрождения: слишком много «Давидов» (копии белого обнаженного микеланджеловского гиганта стоят на площади Синьории и на Пьяццале Микеланджело; оригинал выставлен в Академии), слишком много тесаного камня, глазурованной терракоты, Мадонн с младенцами. В темноватых кафе на унылой главной площади (с парковкой в центре) полные женщины в добротных костюмах пьют чай, а пожилые господа с тросточками читают газеты. На Новом рынке продают чувственные, мясистые, деревенского вида цветы, вроде цинний и георгинов, а также плетеные соломенные сумки, справочники и корзины для покупок. Вдоль Арно, возле Понте Веккьо, стоят уродливые новые здания, обозначая те места, где упали немецкие бомбы [1] .

Современный путешественник способен оценить стиль Неаполя, даже если он не близок ему. Он может оценить Венецию, Рим, Сиену… Но Флоренция? «Сюда больше никто не приезжает», — говорит, криво усмехаясь, старый Берн сон, сидя на своей вилле в Сеттиньяно [2] , и эхо его слов отдается в скульптурной галерее дворца Барджелло [3] ; сюда почти никто не заходит. Кажется, что большой сводчатый главный зал полон мраморных призраков: святой Георгий, Иоанн Креститель, Иоанн Богослов, мертвые боги и стражи города. Охранники в форме, стоящие на посту у творений Донателло, Дезидерио, Микелоццо, Луки делла Роббиа, Агостино ди Дуччо [4] , от скуки стали разговорчивыми, словно заключенные в тюрьме; они набрасываются на редких посетителей (обычно — историков искусства) и неохотно отпускают их. Галерею Уффици, напротив, заполнили орды варваров, пришедших с севера, туристы в шортах, в сандалиях или походных башмаках, с металлическими фляжками и фотокамерами, пахнущие потом и маслом для загара; гиды загнали их сюда посмотреть на «Рождение Венеры».

«Il Diluvio universale» {1} , — с грустью замечает один флорентиец, обыгрывая название фрески Паоло Уччелло (сейчас она находится в Бельведере) [5] . Здесь нет никакого противоречия. «Сюда больше никто не приезжает» — это просто другая сторона, естественное следствие феномена массового туризма — всемирного потопа. Массы устремляются туда, откуда ушли разборчивые путешественники. Почти никто не приходит в Барджелло посмотреть на «Давида» Донателло — первую обнаженную статую эпохи Возрождения, или на его же «Святого Георгия» и «Святого Иоанна Богослова», или на изображения танцующих детей в Музее собора Санта Мария дель Фьоре [6] ; однако Микеланджело и Челлини, безусловно, в какой-то мере под влиянием неясных и «сомнительных» ассоциаций, притягивают многочисленных любителей достопримечательностей. Флоренции достаются все объедки с туристического стола. И несносные толпы любопытных с их разноязычными гидами в галереях Уффици и Питти, у дверей Баптистерия и у гробницы Медичи, в темнице Савонаролы и во дворе Палаццо Веккьо представляют собой еще одно из, как говорили викторианцы, «неприятных обстоятельств», сделавших Флоренцию невыносимой и, более того, непонятной для тех, кто прежде испытывал к ней настоящую страсть. «Как вы это выдерживаете?»

Флоренция — мужской город, а обычно в городах, которые связаны с искусством, находящим отклик в чувствительных сердцах, есть что-то женственное. Например, в Венеции или Сиене. Современного туриста раздражает во Флоренции главным образом то, что она не делает уступки принципу удовольствия. Она прямолинейна и проста, в ней нет ничего таинственного, она не пытается подольститься к зрителю или приукрасить себя — здесь почти нет готических кружев или барочных завитушек. Простые и аккуратные охристо-серые особняки и палаццо на берегах зеленого Арно напоминают полки, выстроившиеся на плацу. Можно подумать, что муниципалитет Флоренции издал распоряжение изгнать из города желто-оранжевые оттенки дыни и мандаринов, столь часто встречающиеся в Риме, розоватые тона Венеции, ярко-розовые — Сиены, красные — Болоньи. Глаз переходит от горчичного, темно-желтого, серовато-бежевого, светло-желтого, кремового к строгому черно-белому мрамору Баптистерия и фасада Санта Мария Новелла или к темной зелени, белизне и слепящему золоту Сан Миньято. Мазки розового на Дуомо, кампаниле Джотто и на «викторианском» фасаде Санта Кроче придают этим зданиям странный, праздничный вид, словно они принарядились для какой-нибудь вечеринки [7] . Даже птица, ставшая символом Флоренции — черно-белая ласточка, которую здесь называют «холостяком во фраке», — следует общим строгим правилам.

Все великие скульпторы и архитекторы, создававшие внешний облик и неизменный стиль города — Брунеллески, Донателло, Микеланджело, — были холостяками. Местными героями стали монахи, святые воины, пророки и отшельники. Покровитель города — Иоанн Креститель в потрепанном одеянии из шкур, питавшийся акридами и медом, а святых женского пола, за исключением Богоматери с ее малышом, во флорентийской иконографии почти нет. Санта Репарата, маленькая святая из Сирии, некогда бывшая патронессой собора, в начале XV века уступила место Мадонне (Марии дель Фьоре). Кроме Мадонны, одной из немногих женщин, поразивших воображений флорентийцев, была Магдалина в образе отшельницы, кающейся в пустыне; в Баптистерии можно увидеть статую работы Донателло, представляющую ее изможденной старухой: устрашающая бурая фигура из дерева, с копной развевающихся волос, которые окружают лицо, подобно бороде или гриве, так что сразу не разберешь, кто перед тобой — может, мужчина, а может быть, дикий зверь. Вторая Магдалина, такая же косматая и тоже из дерева, работы Дезидерио, находится в церкви Санта Тринита. Подобно этим диким существам, поселившимся в пустыне, многие флорентийские художники были известны своими странными, аскетическими нравами: Паоло Уччелло, Донателло, Пьеро ди Козимо, Микеланджело, Понтормо. Работая над статуей паны Юлия II в Болонье, Микеланджело, который вообще-то был человеком малообщительным, спал в одной кровати с тремя своими подмастерьями, а его жилище в Риме, как явствует из его писем знакомым, было слишком убогим, чтобы принимать гостей.

В наши дни многие флорентийские палаццо внутри весьма комфортабельны, и при них разбиты красивые сады, но снаружи они выглядят неприветливыми, словно крепости или донжоны, и проходящим мимо туристам кажется, что толстые стены с выпирающими камнями противоречат самому понятию гостеприимства. Глядя с Большого Канала на венецианские дворцы, на их окна, распахнутые навстречу солнцу; на мерцающие в залах свечи, на расписные потолки, любой обладающий воображением турист без труда представит себе пышные балы, веселые забавы, любовные игры в этих великолепных интерьерах. Флорентийские дворцы, напротив, прячут частную жизнь подобно скупцам — впрочем, именно такова репутация флорентийцев. Здесь не принято быть расточительным; создается впечатление, будто внешние проявления достатка подчинены неписаному закону, ограничивающему расходы. Для знаменитой своей элегантностью флорентийской моды, привлекающей туристов в магазины на Виа Торнабуони и Виа делла Винья Нуова, характерны строгость линий, простота, сдержанность. В этом бережливом городе властвует правило «nihil nimis»{2}. Один флорентиец по рассеянности второй раз за день протянул милостыню нищенке, стоящей с протянутой рукой перед дворцом Строцци; та отказалась: «Нет, вы мне уже подавали». У бедности свои приличия; мотовство вызывает неодобрение. Это город выносливости и стойкости, город из камня. Иностранцы часто с удивлением отмечают, что флорентийцы любят бедняков, потому что бедняки в этом городе воплощают в себе все главные черты Флоренции: они скупы на слова, бережливы, склонны к пессимизму, отличаются определенными «странностями» и полным отсутствием иллюзий. «Pazienza!» — «Терпение!» — пожав плечами, неизменно посоветуют вам флорентийцы, услышав ваши сетования, а если вы спросите у них, как они поживают, в ответ услышите: «Non c'e male» — «Не так уж плохо». Их излюбленная реакция на новости звучит как «Meno male» — то есть: «Могло быть и хуже». Эти люди привыкли к трудностям, а трудности начинаются с тяжелого климата и перенаселенности.

Хуже всего здесь летом. Долина Арно — это естественная духовка, в которой город печется почти без передышки в июле и августе. В Венеции есть море; в Риме — ветерок и фонтаны; в Болонье — крытые галереи; Сиена лежит высоко в горах. Но ничто не смягчает каменное сердце Флоренции. Некоторые люди считают, что во Фьезоле или вблизи садов Боболи можно укрыться от зноя, но это не так, или, по крайней мере, не совсем так. Единственным убежищем для жителей города и туристов остаются церкви, а кроме них — только «Упим», местный универмаг (миланская фирма), где имеется кондиционер, да ледяной плавательный бассейн, окруженный цветником, в теннисном клубе при гостинице «Кашине». Но о нем знают лишь немногие туристы, а горожанам, как правило, он не по карману. Гулять в садах Боболи до заката солнца невозможно из-за жары, а после заката вход в них закрывается. В некоторых итальянских городах прохладно бывает в картинных галереях, но в Уффици, с ее маленькими залами и длинными застекленными коридорами, стоит страшная духота, а Пигги распростерлась вдоль мощеного гравием открытого двора, подобно огромной коричневой крылатой ящерице, греющейся на палящем солнце. Жители города, укрывшись за шторами и ставнями, ведут ночной образ жизни в затемненных комнатах, словно летучие мыши; едят в полдень при тусклом электрическом свете. В семь часов вечера по всему городу проносится долгий грохот, напоминающий раскат грома: люди открывают ставни, чтобы впустить в дом последние лучи уходящего дня. Но тогда прилетают москиты.

После десяти часов утра туристам становится слишком жарко, чтобы осматривать город, тем более что все окна закрыты деревянными ставнями. После обеда слишком жарко, чтобы спать, и слишком темно, чтобы читать, потому что электричество дорого, а единственная лампочка, которую зажигают для чтения в большинстве флорентийских отелей и домов, обычно не ярче, чем молитвенная свечка. Те же, кто отваживается на прогулку по городу, сталкиваются с ужасающим движением. Тротуары представляют собой наклонные бортики, тянущиеся вдоль фасадов зданий; если навстречу кто-то идет, вам приходится сойти на мостовую; если вы отойдете чуть подальше, чтобы рассмотреть какой-то дворец, вы рискуете оказаться под колесами автомобиля. «Пешие прогулки» по Флоренции, о которых столько говорилось в старых путеводителях, в современных условиях представляются странной затеей. Многие знаменитые памятники стали, в буквальном смысле этого слова, невидимыми, потому что вы просто не найдете безопасного места, откуда их можно было бы рассмотреть. Например, стоя (или пытаясь стоять) напротив дворца Ручеллаи или церкви Орсанмикеле, вы будете мешать уличному движению, вас будут толкать пешеходы, вам будут сигналить водители, на вас будут натыкаться детские коляски и тележки разносчиков. Управляя автомобилем, вы рискуете стать убийцей; передвигаясь пешком или просто стоя на улице — быть убитым. Идя пешком, вы проклинаете автомобили и мотоциклы, сидя за рулем, проклинаете пешеходов — прежде всего старушек, детей и туристов, уткнувшихся носами в карты или путеводители.