Когда Валентин Ильич узнал об этой особенности «проигрывателя для кочевников», он с некоторым недовольством поинтересовался у директора выпускающего эти агрегаты завода:

— Ну и зачем мы за свои, между прочим, деньги обеспечиваем всяким монгольским и корейским мужикам все эти радости? Эти же электрофоны мы им продаем вообще по цене ниже себестоимости!

— Это мы международную солидарность трудящихся демонстрируем, и во всем мире об этом знают.

— Да всем плевать на эту солидарность, и никто почти про нее вообще не слышал!

— Кому надо — тот слышал. Но эти, то есть те, кому надо, не слышали от том, что в качестве отхода производства Благовещенский завод электрофонов выпускает еще и армейские радиостанции, с такими же батареями и генераторами, и выпускает их по паре сотен в сутки.

— А зачем тогда мне про солидарность в уши лил?

— Распоряжение Лаврентия Павловича. Сначала всем говорить про солидарность, вот я и привык…

— И правильно привык. А ты не думал у себя и цех по производству нормальных пластинок поставить? А то когда одна фабрика на всю страну…

— Не думал и думать даже не стану. У нас и так с людьми сложности, а уж новое оборудование осваивать… там технология совершенно другая, специалистов нет и готовить их долго. Да и смысла особого в Благовещенске такую фабрику запускать нет: если Дальний Восток пластинками обеспечивать нужно, то фабрику лучше в Комсомольске или Хабаровске ставить: там хотя бы с транспортом проще…

Тогда, летом, Валентин Ильич даже распорядился подготовить проект новой пластиночной фабрики в Комсомольске, но пока еще даже проект полностью закончен не был…

А вот популярность «новой музыки» в Швеции оказалась невероятно большой, и завод в Лианозово теперь практически полностью «на зарубеж» и работал…

Вера, сообщив Лаврентию Павловичу о том, что с музыкой она пока покончила, сказала не совсем правду. То есть сама она играть точно больше не собиралась: все же получалось у нее это дело не очень хорошо, а сидеть и десятки раз повторять одно и то же (а потом смотреть на совершенно невыспавшуюся Мишину физиономию) ей совершенно не нравилось. Но вот насчет того, что денежки она считать умела, товарищ Берия не ошибся — поэтому, когда у нее в голове что-то вдруг красиво уложилось, она срочно вызвала Олю Миронову в Москву:

— Так, девочка, нам… стране срочно нужно заработать у буржуев кучку денег, большую такую кучку, и ты нам в этом поможешь. Только тебе придется изрядно постараться…

— Я… я постараюсь.

— Вот и отлично. Ты где-то через недельку… через две недельки отправишься с концертом в Стокгольм. Не одна отправишься, но сегодня к нам приедет еще парочка таких же, как и ты, самодеятельных музыкантов. И, само собой, толпа музыкантов уже профессиональных. Но с профессионалами все просто будет: отыграете пару раз концерты Вивальди и Бетховена, может еще Баха добавим… а вот тебе придется отдельно попотеть. Так что поживешь недельку у меня, мы с тобой придумаем рекламу для буржуев…

— А что рекламировать?

— Ну сама подумай: ты у нас по музыкальной профессии кто? Будем рекламировать твою альма матер… то есть фабрику товарища Савельева…

Два обещанных Верой «любителя» прилетели из Тугнайска, и привезли с собой свои же «любительские» инструменты. Когда там налаживалось произвоство скрипок, Вера (через Марту) приобрела «для изучения» американский «Аудиовокс» и американский же «Рикенбакер». Но ей ни тот, ни другой инструмент не понравились, и оба она отправила Славе Бачурину на предмет «подумать, как сделать лучше». Ну Слава и подумал, причем подумал он в большой компании неплохих скрипичных мастеров…

«Студия» в Вериной квартире была очень хорошо звукоизолирована, так что Оля там могла резвиться с утра и до позднего вечера, никому особо не мешая. А после обеда приходили и два «любителя», с которыми она репетировала, стараясь получить что-то удобоваримое. Причем парни мелодию, показанную Верой, освоили быстро, благо музыка там была все же примитивной и ее в принципе кто угодно сыграть мог, а вот Оле приходилось изо всех сил стараться, ведь у нее были лишь Верины «благие пожелания» и общая ритмическая картина произведения. Но числу так к двадцатому Вера решила, что «всё отлично получилось, теперь вам нужно просто один раз сыграть это на публике — и будет вам и отпуск, и всемирная слава». А насчет славы она позаботилась отдельно…

Дальше все завертелось просто с невероятной скоростью, и двадцать третьего ноября в большом зале зале Консартюсета в Стокгольме состоялся концерт «того оркестра, который новую интерпретацию Вивальди и Бетховена играл». Несмотря на то, что о концерте объявили всего за три дня до представления, все тысяча семьсот пятьдесят билетов были проданы: народ возжелал живьем увидеть тех, кто исполнял ставшую такой популярной музыку — да и что-то новенькое от них услышать, ведь концерт анонсировался продолжительностью в два с половиной часа. И Марте даже не составило труда договориться с местной кинокомпанией о том, что по крайней мере начало концерта они запечатлят «для потомков» (намекнув, что отснятый материал им показывать в качестве киножурнала никто не запретит). Так что «реклама» вложенные средства отработала на все сто…