— Что с могилой? Почему? Как? Я не понимаю… Объясни. Что за бред про воду?!

— Миша отдал распоряжение об экстренной кремации, Ника. Вот. Только ради того, чтобы ты не приходила плакать на его могилу.

Мама вышла в коридор и вернулась, неся в руках керамический сосуд с крышкой. Это… мой Миша. Кремация… его прах…

— Он просил, чтобы ты бросила эту канопу в реку и отпустила его душу… — это были последние слова мамы, которые я услышала.

От любви мне осталось только «штормовое море», которое я делала по заказу своего Марса. Этот девятый вал накрыл с головой, закрутил и выбросил на берег без сознания. Свет в глазах погас, меня поглотила благословенная тьма, в которой не было боли и слез. Только холод и пустота. Одиночество и тишина.

Меня качало на волнах, временами откуда — то издалека доносились чужие голоса, но я не обращала на них внимания, потому что среди них не было голоса моего любимого мужчины. Едва поднявшись на поверхность, я видела мутный свет, а затем вновь возвращалась на глубину. В темноту и в тишину.

=49=

— Ника…

Ощущение, что я лежала под толстым ватным одеялом, которое придавило не хуже бетонной плиты. Мозг отказывался обрабатывать информацию и покинул чат. В голове стоял тихий мерный гул, ресницы слиплись, не позволяя открыть глаза. Я стояла на границе миров, застыв посередине. Уже не здесь, еще не там, и мне было хорошо. Лучше пустота, чем боль.

— Ника!

Хоть и с трудом, но я узнала родной голос, который слышала с самого детства. Папа.

— Ника, хватит! — металлические ноты неприятно резали слух, солоноватым вкусом отзываясь на кончике языка. — Пора приходить в себя!

Холодные капли упали на лицо, и я вздрогнула. Весы Вселенной качнулись, в клепсидре времени еще одна капля сорвалась вниз. Та самая капля…

— Папа… — я с трудом облизала пересохшие губы, разлепила глаза. — Где я?

— Дома, дочка. У себя дома… — отец сидел на стуле возле моей кровати и держал меня за руку, мама стояла в изножье кровати.

Штормовое море — зафиксировал знакомый интерьер мой мозг, страшные события хлынули в распахнутые ворота сознания. Я всхлипнула.

— Хватит, дочка! Достаточно!

— Мне больно, папа…

— Все переживают потери, Ника. Люди уходят, хочешь ты этого или нет, — голос полковника Демидова немного смягчился, но стальные нотки все еще резали слух. — Пора возвращаться к жизни. У тебя есть сын, работа, люди, за которых ты несешь ответственность…

— Рома! — ахнула я и села в постели. — Сынок! Где он?

— Вот то — то же… — выдохнул папа. — Вспомнила, наконец. Рома с отцом, не волнуйся. Они уехали на спортивную базу.

— Но школа…

— Договорились на дистанционное обучение. Все в порядке с парнем, а вот ты, Ника…

Я осмотрелась вокруг. Да, это моя спальня. Наша с Мишей. За окном царили сумерки, в квартире — полумрак. Из гостиной через приоткрытую дверь пробивался слабый свет. И тишина. Такая громкая, пронзительная, от которой звенело в ушах.

— Расскажите мне все, — выдохнула с трудом, и запрокинула голову, чтобы сдержать новый водопад слез. Похоже, мой организм генерировал соленую воду без ограничений.

— Хорошо, только после этого ты встанешь, придешь в себя и вернешься к жизни, Ника. Хватит жалеть себя, подумай об остальных.

— Я спала всего несколько часов…

— Ты отключилась на три дня, дочка. Семьдесят два часа выкинула из жизни, провалившись в страдания, — оборвал меня папа, махнув рукой в темный угол. Только сейчас я заметила, что там стоял штатив для систем, а на сгибе моего локтя белела стерильная повязка, закрывающая прокол катетера.

— Расскажите…

Клацая зубами о края чашки, которую подала мама, я сделала несколько глотков воды, откинулась на подушку и приготовилась слушать.

— Миша пришел к нам три месяца назад, Ника. Он рассказал о диагнозе, покаялся, что не предупредил тебя о своей болезни…

— Я должна была знать, — прошептала, мысленно представляя яркие синие глаза мужа, его фигуру. Картинка опять поплыла перед глазами, а горло перехватил спазм. Замолчав, я кивнула отцу и тот продолжил.

— Наверное, да, дочка, — я дернулась в ответ, но папа выставил руку вперед, предупреждая мои возражения, — но попробуй представить, во что превратилась бы твоя жизнь. Каждый миг — страх, каждая минута — ожидание смерти любимого мужчины. Три года вашего счастья стали бы тысячью дней и ночей бесконечного ужаса. Поверь, с ума сходят и от меньшего… Мы с мамой поддержали Михаила в том, чтобы ты и дальше ничего не знала об аневризме, так что мы готовы взять на себя ответственность за решение и принять твои упреки. Но все было сделано ради твоего счастья, Ника. Ты отказалась бы от счастья с Мишей, зная, что через три года вам придется расстаться?

Папа резал по живому, не стараясь смягчить или приукрасить ситуацию. Он всегда был таким, предпочитая жестокую правду.

— Нет, не отказалась бы.

— А если бы знала дату расставания?

— Не надо, папуля. Пожалуйста…

Бороться со слезами не получалось. Бесконечными ручьями они текли по щекам, капали на пододеяльник. Я понимала смысл слов и даже соглашалась с ним, но сердце отторгало все произошедшее. Боль пульсировала в груди.

— Но зачем выносить все вещи? Почему нет могилы? Это жестоко…