— А тебе этого мало?

— Я думал, из любви к племяннику ты все провернул. Родная кровь.

— Одно другому не мешает, Сафронушка. И, говорю же, дела нас еще ждут. Важные. Это тебе не в форточку лазать.

— Слышь, Святоша… Ты меня к домушникам не приписывай, — пробурчал зэк. — Сафрон на форточки не разменивается.

— Вот и хорошо, — закивал хозяин квартиры. — Нам как раз такие и нужны.

— Нам? — вскинул уже седеющую бровь урка.

— Пора менять жизнь к лучшему, племяш, — многозначительно ухмыльнулся собеседник.

На следующий день. Утро. Планерка в кабинете Кулебякина.

— Что там по вчерашнему убийству парня на пляже? — шеф обвел сотрудников изобличающим взглядом, будто ждал, что кто-то из нас прямо здесь признается в убийстве, и раскрывать его не придётся.

— Работаем, Петр Петрович… — ответил я за всех.

— Плохо работаете! — тряс указательным пальцем майор в мою сторону. — Мне уже из главка звонили! Виданное ли дело, говорят, прямо на глазах у людей человека резать! А вы мне — работаем! Я как ваши эти слова к докладной пришью? А? Дело на контроле у начальника главка. Мне по нему докладывать ежедневно, ядрен пистон! Если результатов не будет, вовсе собственноручно к генералу на ковер поеду. Что, Баночкин, лыбишься?! Смешинка в рот попала? Думаешь, мне одному достанется? Сейчас, как же! Меня выдерут, а я приеду — и вас как сидорову козу! По нисходящей, ядрена сивуха…

Он помахал рукой, будто там уже был зажат пучок розог.

— Да я не смеюсь, Петр Петрович, — виновато пожал плечами дежурный. — Просто случай смешной вдруг вспомнил.

— Ну, поделись, расскажи народу… — картинно развел руками шеф. — А то чего мы сидим грустим, а ты один смеешься?

— Да вчера вечером чудак один приходил, заявление писать. Сказал, что опознал в городе гитлеровца. Представляете? Фантазёры, — снова улыбнулся он.

— Какого еще гитлеровца? — покрутил ус Кулебякин.

— Обычного… Который с войны еще прячется. То ли карателя, то ли, полицая, то ли еще кого. Я так и не понял. Говорит, опасный это человек. Под чужим именем скрывается сейчас.

Начальник всплеснул руками.

— Вот только гитлеровцев нам еще до кучи и не хватало. Ходят всякие в милицию, с обострением и «белочкой», и пургу несут. Надеюсь, ты заявление не принял?

— Это самое… Пришлось принять, — вздохнул Баночкин. — Старик дотошный оказался. Смотрел, чтобы я все слово в слово записал. А потом еще просил меры немедленно к розыску принять.

— Ну и дурак!

— Да не ругайтесь, Петр Петрович, взять я его взял, но дальше-то он не смотрел — я не стал регистрировать. Порвал и выкинул.

— Куда выкинул? — спросил я.

— В ведро мусорное…

— Пошли, покажешь, — я встал и потянул за рукав Баночкина, направляясь на выход.

— Кхм… я не понял, Морозов! Планерка идет! — выпучил глаза шеф. — Куда собрался? Я тебе что? Не указ больше?

Я подошел к начальнику, наклонился и прошептал на ухо:

— Петр Петрович, дело срочное… У меня есть информация. Это как раз может быть связано со вчерашним убийством и с повреждением памятника. Нужно срочно найти заявление с адресом старика, пока баба Маша не выкинула мусор. Сами понимаете, чем скорее убийство раскроем, тем быстрее вас в область заберут. А если не раскроем, может, и вообще здесь останетесь. До пенсии.

Кулебякина чуть передернуло от такого расклада, а после он понимающе кивнул, прокашлялся в кулак и махнул на дверь, дескать, иди, занимайся, а вслух произнес:

— Так, товарищи… У Сан Саныча дело срочное, я его отпускаю, а вы открывайте тетрадки, сегодня занятие по служебной подготовке у нас.

— У-у-у, — по кабинету прошелся недовольный вздох, а кто-то слишком громко прошептал: — Опять ерундистику писать… А работать когда?

Но Петр Петрович быстро ввел коллектив в рабочее чувство. Бахнул по столу кулаком и во всеуслышание заявил, что никого в милиции не держит, что каждый может хоть сейчас рапорт на стол — и в колхоз, а на их место за забором очередь уже стоит.

В общем, день начинался, как обычно, тепло и задорно. А мы с Баночкиным спустились на первый этаж и вошли в помещение дежурной части.

Он порылся в мусорном ведре и достал порванный листок.

— Во! Саныч, а зачем тебе? На стенку повесить, как интересный экземпляр? — продолжал веселиться он. — Ты же не веришь, что у нас в городе старый нацист ходит? Хе…

— Нет, конечно… — отмахнулся я. — Просто нужно кое-что проверить.

— Что?

— Этот полоумный и в горком может позвонить, и в исполком. Везде ему фрицы мерещатся… Так что я возьму заявление на всякий, чтобы было.

Я не стал делиться с дежурным информацией о Святоше. И шефу ничего не сказал. Все равно они мне пока не помощники до поры до времени. Слишком щекотливое дельце наклевывается — и слишком умный и хитрый преступник, раз ему удавалось столько лет скрываться. Поэтому я решил заняться, так сказать, личным сыском. С Верой договорились держать наработки пока в секрете от коллег.

Сложил на столе фрагменты листочка по линиям разрыва и прочитал данные заявителя: «Артищев Захар Елизарович, 1920 года рождения».