Шрифт:
И вот, наконец, приплыли. МХК. Мировая художественная культура.
Она не вошла в класс, а впрыгнула. Перескочила порог кабинета физики и улыбнулась.
За окнами висел осенний полумрак, синие вельветовые занавески вызывали тоску, но включить свет никто не удосужился. Шестой урок как-никак, народ подустал. Народ домой хотел. И в нашем родном классном кабинете удерживало только обещание новизны, этакой экспериментальной свежатинки.
Итак, она впрыгнула. И сразу засмеялась. Была она маленькая, худая и кудрявая. А когда заговорила – быстро и весело, то показалось, заговорили и ее руки – так легко и красиво они жестикулировали.
– Моя фамилия Гринбаум. Вы можете перевести слово «гринбаум»?
Мы настороженно молчали. Неизвестно, чего ждать от такой непонятной женщины. За восемь лет в школе всякого насмотришься, видали мы и таких: на вид-то добрая да веселая, а потом прижмет – только держись.
Она быстро нарисовала на доске дерево с листочками.
– Ну вот. С немецкого это переводится как «зеленое дерево».
– Мы будем учить немецкий? – спросил кто-то с вызовом.
– Нет. Мы будем заниматься культурой.
Несколько человек закатили глаза.
Но она заговорила – быстро, складно, смешно, – и сразу стало понятно: и скучно не будет, и семь шкур не сдерут.
А потом объявила викторину.
Кошмар.
При словах «викторина», «конкурс», «соревнование» на меня всегда находили нервное остолбенение, приступ тупизма и желание залезть в шкаф. Только раз в жизни, в первом классе, я победила в каком-то очень локальном конкурсе и получила награду – картонный кружочек с нарисованным котенком, подвязанный на шерстяную нитку. И эту, прости господи, медаль я хранила в шкатулке вместе с другими ценными вещицами много лет!
– Кто назовет автора картины?
Молчание. Я подняла глаза на репродукцию, и давно знакомый образ радостно отозвался в памяти. Я робко подняла руку.
– Рафаэль?
– Правильно! – обрадовалась Гринбаум. – А теперь… В углах этого дома нет ни одного острого угла. Архитектор, конечно же…
– Гауди! – выкрикнула я.
– И это! Тоже! Правильно! А теперь фото!
На фото изогнулась балерина. Вот и все, привет. Балерин я не знала.
– Плисецкая, – сказала Вера.
Конечно, человек лет десять в танцевалку ходит, еще бы не знать!
– Да, Майя Плисецкая. А теперь…
«Ее глаза на звезды не похожи, Нельзя уста кораллами назвать, Не белоснежна плеч открытых кожа, И черной проволокой вьется прядь» [1] .Тут уж я неприлично возликовала, ибо только на днях наткнулась на этот сонет в журнале «Работница».
– Шекспир!
Действо продолжалось долго. Наконец Гринбаум шумно обрушила на стол ворох репродукций и вырезок из газет и журналов, порылась в сумке, что-то извлекла и указала на меня.
1
Сонет 130 / У. Шекспир, «Сонеты» (пер. с англ. С. Я. Маршака).
– Как тебя зовут?
Я назвалась.
– Выйди, пожалуйста, сюда.
Я потащилась к доске, меняя окраску, как больной хамелеон, и запинаясь о раскиданные сумки одноклассников.
Гринбаум подняла мою руку – как на ринге.
– Наш сегодняшний победитель и несомненный эрудит. Все похлопали!
Ах, провались-ка ты пропадом! Как мило – «похлопали»… Жуть.
– А это приз победителю.
Приз. Мне. Ага. Впервые после картонного котенка. В мои руки легла маленькая блестящая книжица. Я замерла и, наверное, даже забыла поблагодарить.
Как мало надо для счастья. На моем столе лежал приз.
– Дай посмотреть!
– Это кто, а?
– Красиво…
– Круто, держи.
Когда каждый сосед дежурно полапал мою прелесть, я проморгалась и попыталась разобраться – чем меня, собственно, одарили. Владимир Набоков. Ничего не говорящее имя. Я раскрыла книгу. Стихи. Полистала. Еще и проза. Тонкие летящие иллюстрации.
И я открыла посередине. Всегда так делайте, когда хотите проверить – стоящая книга или нет.
«На годовщину смерти Достоевского…»
Скучновато. Достоевского я еще не читала, но его портрет в кабинете литературы не сулил ничего хорошего – угрюмое худое лицо, неухоженная борода и все это – на мрачном коричневом фоне. Кто-то сказал, что в тюрьме он сам вырезал деревянное кресло с подлокотниками в виде топоров. Невеселый, должно быть, был человек.
Садом шел Христос с учениками… Меж кустов, на солнечном песке, вытканном павлиньими глазками, песий труп лежал невдалеке. И резцы белели из-под черной складки, и зловонным торжеством смерти заглушен был ладан сладкий теплых миртов, млеющих кругом.