Шрифт:
– А как же фон? Розы ведь!
– А фон закрасим этим, – наш единственный мальчик потыкал ногой бурую лужу. – Порвем на куски и наклеим. Как будто война!
Сказано – сделано. Люди рвали и клеили, я пыталась нарисовать лицо, потому что мне всегда доставались люди.
И тут возникла новая проблема. Проклятый солдат был похож на кого угодно, но не на воина Советской армии. Я старалась. И, черт возьми, я умела это делать. Но теперь у меня никак не шло! Я чиркала карандашом и снова стирала. Солдат не получался. То он был похож на нежную девицу, то на жирного мясника, то на психически больного.
– Да что у тебя за урод!
– Сам рисуй, если такой умный!
Мы бы даже поругались, но уж больно время поджимало. Мой товарищ угрюмо смешивал все краски – старался сделать хаки. Подруга уже начала раскрашивать лицо. Я, чуть не плача, рисовала глаза, нос и рот. С рукой тоже все было плохо. Мы немного полаялись. Локоть стерли, оставили только ладонь – пусть приветливо помахивает. Все очень торопились.
Потом мы положили солдата на парту и сбегали перекусить. За это время он подсох. И очень нас напугал.
– Господи. Ужас.
– Люди в штаны наложат.
– Это нельзя показывать!
С бумаги из вороха жутких обрывков смотрело зловещее косоглазое лицо. Белое до синевы. С мерзкой кривоватой ухмылочкой. И еще этот упырь помахивал левой рукой – жест, не сулящий ничего хорошего. Сверху кровавыми буквами было намалевано «Слава Армии!» (на слово «Советской» краски бы точно не хватило).
Хлопнула дверь.
– Эй, художники на букву «х»! Вы там скоро? Пошли строиться!
– Счас, – сказали мы хором.
Что. С этим. Делать?
Задребезжал звонок. Мы ненавидели эту газету.
– Ладно, по-быстрому… Надо его подрумянить. Красной краски немножко осталось, сейчас вот ногтем поковыряю… смешаем с гуашью – и красота! И губы тоже! А то как утопленник.
Через пять минут мы летели в спортзал. Там уже начали маршировать классы из нашей параллели. Газету мы несли очень осторожно и посекундно дули на нее – лужицы краски никак не хотели сохнуть. Еще через пять минут плакат был накрепко приклеен скотчем на стену. Мы выдохнули и помчались строиться.
Белая армия, черный барон, Снова готовят нам царский трон, Но от тайги до британских морей Красная Армия всех сильней! [5]Пели мы громко, но невпопад. Да и маршировали так себе.
Зато сказать, что наша газета произвела фурор, значит не сказать ничего. Народ валялся и повизгивал.
Гуашь – штука опасная. Никогда не угадаешь, как она будет выглядеть, когда высохнет. Солдат улыбался сочными накрашенными губами падшей женщины. Его лицо цвело пронзительным розовым румянцем. А слегка выпученные и косые глаза придавали выражение неистребимого и лихого пьянства.
5
«Красная Армия всех сильней», стихи П. Г. Горинштейна.
Но главным было не это.
Если вам будут говорить, что гуашь не просвечивает, – не верьте! На щеках воина совершенно отчетливо расцветали темные розы.
К Восьмому марта редколлегию переизбрали.
Эпизод 29
Кружева
Однажды две одноклассницы поймали меня после уроков и затащили в кружок вязания и макраме. Как раз накануне я бросила музыкалку и у меня появилась уйма свободного времени, которое с непривычки некуда было девать. Музыкалку было жаль, но последняя учительница кого хочешь довела бы до сумасшедшего дома: орала она так, что перекрикивала и Черни, и Баха, и чуть что – била по рукам, а точнее – руками по клавишам. Я посмотрела на вязальный кружок, и так прониклась царящим там покоем, что без колебаний записалась.
Собственно, мне было все равно, куда податься. Макраме так макраме. Все равно, для первых шагов в танцевалке и художке я уже была старовата, а в спорт меня вообще никто не зазывал.
Занятия вела очень милая женщина. Мы так часто называли ее между собой просто Людмилой, что отчество память попросту не сохранила. И она была похожа на свое имя. Думаю, если бы героиня «Руслана и Людмилы» дожила бы лет примерно до сорока, она бы выглядела именно так – стройная, высокая, бледная, с красиво уложенными светлыми волосами и с большими серыми глазами, подведенными черным карандашом. Людмила была тиха и терпелива. Она по десять раз спокойно объясняла одно и то же, а если девочка была такой дремучей, что и с десятого раза не понимала, садилась и делала работу вместе с ней. И никто не стучал пальцами по клавишам!
Дела у нас шли хорошо. Мы учились вязать узелки и шишечки. А заодно все перезнакомились. Люди открывались с другой стороны. Атмосфера для этого была самая располагающая. В углу стоял магнитофон. Иногда мы приносили свои кассеты, но чаще музыку включала сама учительница. И между шишечками и узелками мы послушали Грига, Прокофьева и народные песни разных стран. Людмила тоже разговаривала с нами. Чаще всего она рассказывала о своем сыне Глебе. Мы заочно прониклись великолепием этого славного отрока и тайно мечтали посмотреть на него хотя бы издали.