Техничка должна быть большой, грудастой и пузатой. У нее должен быть зычный голос и ораторские данные – ведь она должна уметь ругаться умело, страшно… но не матерно. Представители этой достойной профессии должны обязательно уметь: запихивать два свитера под сатиновый синий халат, а шерстяные носки под старые галоши; красить губы немыслимой помадой; громко топать, шумно пить чай в каморке на третьем этаже, пугающе смеяться, смачно сморкаться, картинно чихать и переговариваться со своими товарками так, будто они общаются в шторм, стоя на палубах двух пиратских парусников.

Только что помытый пол на время делается священным, как пасхальное яйцо. Оброненный огрызок яблока приравнивается по тяжести преступления к предательству Родины.

Техничек уважали и боялись. Технички любили жаловаться. Но они же иногда совершали милые и добрые поступки. Например, утешали пострадавших и побитых. Или находили потерянный мешок со сменкой. Так и ходили из класса в класс, потрясая потертыми кедами – это не ваши потеряли?

Но эта история не про обувь. А про то, как однажды меня обидели. Наверное, не очень сильно, а то бы помнила – как и кто. У двенадцатилетних это обычное дело: только что была вражда, только что летели в лицо гадкие слова и сжимались кулаки, и вот опять – любовь и дружба до гроба. Или наоборот.

Я сидела на батарее и ненавидела весь свет. Все было плохо. Все бесило. У ног валялась сумка. Домой идти не хотелось.

– Чего это ты тут… как в воду опущенная? Что, двойку получила?

Я промолчала. Не твоего ума дело! Моешь свой пол, вот и мой.

– А может, случилось чего?

Вот пристала!

– Эй! Язык, что ли, проглотила? Случилось, говорю, чего?

– Нет. Не случилось.

– У внука в выходные хомяк подох. Тоже целый день так сидел. На весь свет дулся. А мы вот тут… дуйся не дуйся… Иди-ка тряпкой помаши! Да целый день! Грязи натаскают…

Ну, началось! Я сползла с батареи и подобрала сумку.

– Пошла? Принеси-ка мне водички заодно. Во-он чистое ведерко стоит.

Чего сейчас хотелось меньше всего, так это таскать ведра за здорово живешь. Но отказывать было неудобно – все-таки пожилой человек.

– Ага, спасибо. И тряпку сухую принеси из туалета.

Как будто сразу сказать нельзя было!

– Ой, спасибо! А цветочки не польешь еще? Полей, а! Вон баночка стоит.

Цветочки, значит. Да провалиться тебе вместе с цветочками. У меня ВСЕ плохо! А тут цветочки!

Но, конечно, я полила, никуда не денешься. Для того, чтобы полить на верхних полках, нужно было вытянуться на цыпочках.

А она в это время возила мохнатой шваброй по полу. Из кожаных тапочек торчали драные носки. Из-под халата криво свисал край клетчатой юбки.

– Ай, молодец, помогла! Ну, все, пошли отдыхать. Пошли-пошли, нос не задирай. Чего букой-то сидеть?

И я впервые оказалась в маленькой комнатке, оклеенной открытками, церковными календарями, журнальными вырезками, пластмассовыми розами и фотографиями мыльно-мексиканских звезд. Посередине стоял крошечный столик. Женщина поставила на него термос и налила мне чай. Потом повозилась в широкой сумке и достала завернутые в бумагу пироги.

– Вчерашние. С рыбой.

Я терпеть не могла с рыбой. Да еще и вчерашние. И чай был слишком крепкий и горячий. Но она сидела напротив, подпирала толстой рукой большую голову в косынке и смотрела так, будто только что решила подарить мне лучший алмаз из своей короны. Я решила быть до конца вежливой и откусила кусочек. Еще и лук, фу.

– Спасибо.

– Сахарок бери, – она стащила с головы платок и пригладила седые волосы. – А у меня сына посадили. Три года дали. Никого не трогал, просто мимо проходил. Опознали, и привет. Вот докажи-ка теперь! А потому что пить надо меньше – все от этого. Ты ешь, ешь. А куда вернется? С женой развелись, ребенок с ней живет. Ты Катю мою знаешь? Маленькая такая, ко мне все бегает. Нет? Вот бегает пока. Мать-то не дура, уши ей прочищает. А то вдруг к папке убежит! Чай-то пей, остынет! А я так люблю пить – сахар макнуть и чтоб таял во рту. Вот это да! Мы вот раньше в деревне…

И я узнала, что у них в деревне школа была далеко – за шесть километров. И приходилось бежать всю дорогу, потому что медленно идти «ноги озябнут, сапожки-то дырявые». Сладостей же не было вообще – «принесут сахара кусок, и радуйся».

С непривычно крепкого чая я поперхнулась и закашлялась. Меня тут же гулко похлопали по спине и сказали, что кашель нехороший.

– От простуды всегда надо есть редьку – больше ничего и не надо, а все таблетки – одна химия. Только деньги из людей выколачивают! Ну, водочки еще можно, немножко, с наперсточек. Не тебе, конечно.

Потом, ни с того ни с сего, мне поведали душещипательную историю о некоей племяннице Але, которую бросил муж, оставил одну с двумя детьми, – «и куда она теперь такая нужна, в тридцать лет, да с хвостом?» Алю было жалко, но она сама была виновата – «ходит как стельная корова».

Дальше пошли совсем туманные разговоры – об экстрасенсах, о цыганах, о том, как у одной бабы лопнуло обручальное кольцо, а потом она померла; о том, что куриные ноги из Америки нельзя есть – «в них специально яд кладут»; о том, что скоро точно будет война…