Шрифт:
И наконец бросила свой страшный хлеб на стол и занесла над ним нож.
Непропеченные корки разверзлись. И тут ребенок заорал.
Он кричал – пронзительно и сильно, но в этом крике не было боли. Он сучил ножонками и тянул ручки. Аглая подняла его над головой – розового, заходящегося в возмущенном плаче, внимательно осмотрела и сунула матери.
– Покорми.
– У меня молока нет.
– Есть. Корми.
На табуретке чмокал малыш. Его мать улыбалась. Бабушка утирала слезы краем платка.
– Сердце у него больное… Как родился… Ну, и сразу сказали – не жилец. Что только, к кому только…
– Хорошее у него сердечко, – сказала Аглая. – Как зовут?
– Николай. Коля.
– Другое имя дайте. Надо, чтобы была буква «р». Кирилл – хорошо.
– Да-да. Кирилл так Кирилл. А мы… что скажете, сколько нужно, вы только скажите…
– Да ниче не надо, – устало сказала Аглая.
– Нет, вы только скажите, – не унималась женщина. – Мы все, мы все…
– Ладно. Тогда – чего не жалко.
Женщины ушли в морозную темень, прижимая укутанного мальчика – сытого, спящего и здорового.
На следующий день во двор въехал самосвал и высыпал душистую гору березовых дров.
Нам часто приносили чего не жалко.
Аглае приносили: мед в трехлитровой банке, яйца в корзинках, гепариновую мазь, отрезы шерсти на платье, замороженное мясо, краску для потолка, новые валенки, банки с вареньем, мотки болгарской шерсти, козлиную шкуру на диван, штакетник на забор, раковину из нержавейки и прочие полезные в хозяйстве вещи.
Приносили и деньги, но редко. В такие дни Аглая как-то стыдливо клала сверток на стол, на газеты Деды. Тот смеялся над ней, но мятые купюрки забирал в карман, знал, что не отвяжется. У нас так принято: деньги – мужчине.
6
Нет людей плохих. Нет людей хороших. И все люди грешные, а хотят уйти от греха.
Как мать моя захворала, так и я захворала. Маленькая была совсем, грудная. Без молока-то материного пропала бы. А взяла меня кормить марийка – они рядом жили. Так потом и жила: то к своим, то к ней – на два дома. Отец-то бранился, ну да чего уж. Ребенок он везде ребенок. Кормилица моя образованная была – в школе работала. Меня тоже учила, да я глупая была – мне бы только бегать. Бегала-бегала, а в голове-то все-таки набилось – не выкинешь. И не захотела я к своим жить идти. Ох, отец-то рвал! Потом-то, конечно, вернулась. А и все равно ушла.
Родители мне тоже добра хотели. А поди-ко разбери, где оно – добро. Что к хорошему, что к плохому… Каждый сам себе голова, сам себе хозяин.
На дворе установилось тепло, и я совсем отбилась от рук. Поначалу, промотавшись весь день с мокрыми ногами, принялась было кашлять и сопливеть. Но солнце припекало, чирикали воробьи, по улицам расползались лужи. Мне хотелось бегать, прыгать и орать. Болеть было некогда и незачем. За зиму я здорово подросла и окрепла.
Деда ежедневно брал портфель и уходил на работу. Аглая оставалась дома. А я дома не оставалась – черный поселок в низине звал меня. «Амари», – говорил мне ласково старик.
А потом на землю опустился август – теплый, пожилой и усталый, время, когда по утрам летят холодные паутинки и ложится блестящая роса, а днем бесцветное небо тихо звенит, а земля тяжело нагревается, словно старая летняя печка во дворе.
Весь день я провела со своими крикливыми товарищами. Мы обтрясли яблони в чужом саду, купались в грязном теплом пруду, лакомились апельсиновым мармеладом и семечками, на спор ели дождевых червей и совершали разбойное нападение на чужих девочек, кидая в них сухими комьями глины.
Я пришла домой посреди звездной ночи – усталая, голодная, с тяжелыми веками и грязнущими ногами. Не в силах вползти на крыльцо, плюхнулась на лавку и принялась снимать пыльные сандалии. Окно было распахнуто и затянуто марлей. Слышны были голоса и плеск воды – Аглая стирала.
– Но это необходимо, пойми, – говорил Деда.
– Рано еще. Хоть бы год еще погуляла, – устало отозвалась Аглая. – Ее там обидят, я знаю.
– По-твоему, ей лучше таскаться с этими?
Воцарилось молчание. Как будто дом и двор накрыли чугунной крышкой.
– Прости.
– Ничего.
– Я имел в виду…
– Я знаю.
– Но нельзя же так. Обидят – не обидят… Может, запереть ее на чердаке, чтобы никто не обидел?
– Нет, – Аглая вздохнула. – Только не запереть.
– Она человек. Девочка, – втолковывал Деда. – Ей учиться надо…
– Толку от этой учебы, – Аглая хлопнула мокрой тряпкой и вылила воду в ведро. – Вот ты ученый… Впрочем, делайте что хотите.
Послышались шаги. Аглая спустилась по ступенькам и выплеснула воду в угол двора. Я поднялась навстречу и уткнулась головой в мокрый подол на ее животе. Она ласково погладила меня.