Именно поэтому похороны и поминальные практики трансформируются в XIX веке в определенного рода театральные представления. Дорогие гробы, роскошные траурные наряды и аксессуары, которые похоронщики продавали с максимальной выгодой, отвечают новым взглядам растущего среднего класса. В итоге похороны, подобно уличным представлениям и светским балам, превращаются в сферу развлечений [60] .

В конце XIX столетия фетишизация тела приводит к развитию администрирования кладбищ и созданию новых объектов в похоронной инфраструктуре — моргов (Rugg 2000). Вырастая из европейской мортальной картины мира, похоронные ритуалы становятся частью бизнес-инфраструктуры [61] .

Конечно, в новую мортальную картину мира старые погосты, которые продолжали существовать, вписывались с большим трудом. Подозрения, что с кладбищами, мягко говоря, не все в порядке, возникли еще в конце XV века. В то время появляется учение о миазмах — некой невидимой субстанции, которая передается по воздуху и является источником заражения. Церковные погосты, которые находились в совершенном запустении, попали под подозрение как потенциальный источник этих самых миазмов. Именно поэтому в крупных городах Англии, Германии, Франции и ряда протестантских стран были предприняты первые попытки переноса кладбищ за черту города. Например, в Женеве загородное кладбище было создано уже в 1536 году, так же как и в некоторых землях Германии, прежде всего в Мюнхене и Франкфурте (Curl 1993; Rugg 1997: 105–119).

Несмотря на то, что эти попытки где-то были более, а где-то менее успешными, вплоть до середины XVIII века большинство кладбищ оставалось под надзором церковных институций и физически находилось все еще внутри городов [62] . Например, кладбище Невинноубиенных удалось закрыть, несмотря на катастрофическую антисанитарию, лишь в конце XVIII века, когда трупы начали буквально вываливаться в подвалы окрестных домов. Даже в XVIII веке погосты, как и раньше, переполнялись из-за алчности и недосмотра церковных властей и отсутствия контроля со стороны властей светских. Гарольд Мьютим подсчитал, что в XVII веке среднее время заполнения приходского кладбища во Франции составляло 9 лет, приблизительно столько же лет требовалось для заполнения погоста в Германии и Голландии (Mytum 2003: 801–809).

Ряд исследователей предлагает различать кладбища (cemeteries), которые возникают именно с XVIII века, средневековые погосты (churchyard) и места для захоронения (burial places). Например, Джеймс Керл полагает, что кладбища — это «парки и другие открытые пространства, специально используемые для размещения умерших людей, но ни в коем случае не места культа, такие как церковные погосты» (Curl 1999). О необходимости подобного разделения говорит и Джулия Ругг (Rugg 2000). С этой точки зрения средневековые кладбища были скорее массовыми захоронениями (mass graves), гораздо реже погостами и только в редких случаях кладбищами.

Со второй половины XVIII века ситуация меняется: в большинстве европейских стран начинается перенос кладбищ за городскую черту. В 1740 году парламент Парижа рассматривает вопрос о муниципальных кладбищах, а в 1765 году предписывает открывать новые кладбища только за чертой города. В 1775 году появляется кладбище Побленоу — первое в Барселоне кладбище, расположенное за территорией столицы Каталонии. В 1784 году начинает работать кладбище в Вене, а в 1804 году во Франции открывается одно из самых знаменитых кладбищ — Пер-Лашез. Многие кладбища Европы были вынесены за пределы жилых мест после наполеоновских войн: на захваченных территориях именно французы, по примеру новой политики в самой Франции, положили начало практике захоронения вне городов (Holtman 1967). Например, благодаря Наполеону и его санитарной политике, в условиях войны было открыто монументальное кладбище Стальено (Италия, 1804 год), ставшее впоследствии национальным достоянием, а также кладбище в Болонье и многие другие кладбища в Испании и Португалии (Goodi and Poppi 1994: 146–175; Queiroz and Rugg 2003: 113–128).

Новые городские кладбища принципиально отличались от церковных погостов. Во-первых, они занимали гораздо большую площадь: основной причиной закрытия церковных погостов была их переполненность, поэтому власти стремились организовывать новые кладбища на больших пространствах. Если старые церковные погосты занимали площадь 1–2 гектара [63] , то новые кладбища стали больше в десятки раз (вплоть до 25–30 гектар) (Rugg 2000). На кладбищах появляются ограды, не характерные для церковных погостов, которые имели только ворота, выполнявшие чисто символическую функцию. Например, городское кладбище Маунт Оберн в штате Массачусетс в 1832 году тратит на строительство ограды вокруг кладбища около 15000 долларов, что было больше суммы, отведенной на возведение часовни (Linden-Ward, 1989: 269). Кладбище, как специальное место для мертвых, физически отделяется от живых.

Во-вторых, с 1770-х годов на кладбищах появляются мавзолеи, семейные усыпальницы, украшенные скульптурами, а не только каменные памятники. Упрощение процесса производства памятных знаков приводит к их удешевлению, а значит, и массовому распространению. Томас Ксельман отмечает, что к началу XIX века маркируется уже 80% могил (Kselinan 1993). Джулия Ругг подчеркивает, что процесс индивидуализации кладбищенского пространства, когда у каждой семьи появляется собственное захоронение, становится причиной появления практики «паломничества» (pilgrimage), то есть посещения кладбища с целью увидеть ту или иную могилу (Rugg 2000), что, в свою очередь, приводит к необходимости определенного ухода для создания комфортной среды.

Кладбища подвергаются все более сложному зонированию и социальной стратификации: появляются участки по статусу, профессии и роду деятельности, по вкладу в развитие местного сообщества, и таким образом становятся одним из структурных элементов символической репрезентации для семей и более крупных социальных единиц, например, нации.