— А это французы называют маленькой смертью, — вдруг произнёс князь Черкесов, наклоняясь к моему лицу и целуя меня прямо в веки.

Я даже на какое-то время забыла, что мы были в постели не одни, и что рядом спал мой любимый. Я повернула голову в сторону князя Дубицкого, чтобы убедиться, что я не разбудила его своими громкими криками, но, к своему ужасу, встретила его пылающий взгляд, словно прожигающий меня насквозь.

— Любимый! — вырвалось у меня, когда я поняла, что всё это время он не спал, а наблюдал за нами.

— Любите ли вы меня сударыня? — спросил он грозно, привставая со своего ложа, и я, в порыве страсти кинулась ему на грудь, восклицая:

— О да, князь! Всем своим сердцем! — и мои губы поцеловали его горячим поцелуем. — Как я могу не любить вас? — чуть ли не со слезами в голосе вскричала я. — Как я не могу любить это божество, которым вы обладаете? — и мои руки схватили его прекрасный фаллос, который, о чудо, снова стал увеличиваться и расти, как по волшебству.

И, не удержавшись, я снова припала к его мужскому достоинству страстным и нежным поцелуем, не в силах оторвать от него уста. В моём теле появились словно два органа, дарящих мне наслаждение, о котором я доселе и не подозревала: моё лоно, увенчанное женским маленьким фаллосом, как его называют французы, и мой ротик, в котором, казалось, выросли новые сосочки, чтобы вбирать и обволакивать собой мужской жезл.

И пока я ласкала и ублажала Дубицкого язычком, который порхал крыльями бабочки вокруг его княжеского скипетра, я вдруг неожиданно почувствовала, как Черкесов ворвался в мои врата сзади, словно оседлав меня, как норовистую кобылку. Теперь вместо одного, у меня было целых два источника бесконечного удовольствия, которые неутомимо обрабатывали мои две дырочки, как жнецы — своё поле. И чем глубже пронзал меня жезл Дубицкого, тем глубже я ощущала в себе фаллос Черкесова, крепко сжимающего мои лягви и не давая мне вырваться на свободу, которой я и не желала, пребывая в сладостном плену двух мужчин, которых я полюбила всей своей душой…

За окном выла, не переставая, вьюга, а мы втроём с моими сердечными друзьями любили друг друга или, как говорят французы: faire d’amour — занимались любовью. До этого дня я и вообразить себе даже не могла, что любовь — это не только бесконечная мука и скука, как случилось у меня в браке, но и бесконечная радость и наслаждение от обладания друг другом.

Двое самых изысканных и желанных кавалера нашего государства нашли во мне свою страсть и призвание, и я с не меньшим пылом отдавала им всю себя без остатка. Ведь это самое меньшее, что я могла для них сделать за спасение своей души и жизни. И если в первые минуты я опасалась, что одновременное обладание мною раззадорит в них дух соперничества, и они не смогут поделить меня между собой, наше восхитительное утро, когда я всячески ласкала князя Дубицкого своим ротиком, а в это время Черкесов распечатывал мою заднюю дверцу, смогло примирить двух моих любимых мужчин друг с другом.

Ведь тогда им стало совершенно очевидно, что я безраздельно принадлежу им обоим без остатка, и смогу ублажить сразу двоих, не вызывая излишней ревности. Часы в маленьком шале перетекали в дни, а мы так и не могли насытиться сполна друг другом. Стоило только князю Черкесову улечься на нашем ложе, пристраивая меня сверху на свой алый жезл, как и князь Дубицкий мгновенно вспыхивал страстью и победоносно входил в меня сзади, ещё в одно волшебное отверстие для наслаждений, которое я открыла для себя.

И если раньше я даже и помыслить не могла, что такое возможно, то сейчас во мне совершенно синхронно двигались два оживших античных божества, нажимая во мне секретные клавиши, как будто играя на клавесине, покусывая мои сосцы и пришпоривая меня, похлопывая по крупу, пока я снова не начинала содрогаться в бесконечном наслаждении.

Я открыла для себя восхитительную игру втроём, a trois: ухватив мои вожделенные фаллосы за самое основание обеими своими ладонями, я начинала попеременно их облизывать и целовать, как щербет, который недавно стал готовить мой повар. Не ослабляя своей крепкой хватки, я поглаживала и водила своими кулачками по их натянутым пушечным стволам, не переставая ласкать их язычком. И с детским восторгом ждала, чьё же орудие выстрелит первым, с наслаждением слизывая вкусное gelato с их круглых горячих ядер.

А порой, расшалившись, я одновременно засовывала их горящие орудия в свой ротик, одновременно облизывая их, и для меня было высшим наслаждением, когда они заканчивали бой одновременно, и я слышала их глухие сладострастные стоны:

— О, Кати… Я тебя обожаю…

И я только отвечала им:

— А я обожаю вас…

Стоит ли говорить, что первое утро, когда я увидела в окне яркое солнце, стало для меня самым ужасным утром в жизни. Я и представить себе не могла, что мне придётся расставаться со своими двумя сердечными друзьями, без которых я даже не могла и помыслить более своего дальнейшего существования…

Мы вернулись в нашу усадьбу, где нас встречали как настоящих героев, сумевших выбраться из цепкой хватки смерти, и только мы втроём знали тайну, навеки соединившую нас...

Конец

— Вы же знаете, дорогая Лалла, что она посмела приехать на наш бал-маскарад? — в возмущении шевеля бровями, произнесла фрейлина Терлецкая, врываясь в покои Её Величества.

— Вы о ком, моя милая Аннет? — отложив в сторону своё увлекательное чтение, но всё ещё пребывая в нём, рассеянно переспросила императрица свою подругу.