Шрифт:
— А-Йёнг! Они идут!
— Не жди меня! Беги!
Я сунула руку глубже, пока не нащупала тапочки. Вышивка зацепилась за что-то, и пришлось легонько дернуть. Повредила несколько нитей. Я прижала мягкий шелк к щеке, как будто тапочки все еще хранили тепло маминых ног.
Я надела куртку и жилетку, все остальное распихала по карманам, выбежала на палубу и, нигде не задерживаясь, сиганула вниз, на затвердевшую грязь.
Первая партия пиратов двигалась по колено в воде. Все новые и новые налетчики спрыгивали с сампанов и джонок. Уворачиваясь от куч рыбьих костей и выброшенных сетей за рыбацкими хижинами, я догнала девчонку, присевшую на краю рисового поля. Вот дуреха! Почему она не убежала вперед?
Тучи комаров преследовали нас через поле и сдались только после того, как мы ринулись через пальмовую рощу.
Но впереди нас ждало кое-что похуже жалящих насекомых. У деревенских ворот местные жители, вооруженные бамбуковыми шестами, не давали семьям рыбаков укрыться внутри.
Один из селян заметил нас и грозно замахал шестом, и я потащила девчонку за руку, подгоняя ее.
— А-Йёнг, я не могу так быстро!
— Придется, если мы хотим проскользнуть мимо этих пунти!
Рыбаки из соседних хижин пытались прорваться через заграждение, но где уж им тягаться с вооруженными крестьянами.
В толпе защитников деревни я узнавала мужчин, побывавших в моей постели, хотя это мне сейчас никак не помогло бы. Эти крестьяне и мелкие торговцы называли себя пунши, то есть «коренной народ», и для них мы с девчонкой и мои соседи-рыбаки были всего лишь никчемными танка, то есть «людьми, живущими на лодках», и мало чем отличались от пиратов, которые сейчас кишмя кишели на отмели.
— Сколько этих уродов обманывали тебя, когда ты приносила моллюсков? — спросила я.
Девчонка пыталась говорить на бегу.
— Я., не знаю. Много…
— Теперь твоя очередь обхитрить их.
Я потащила ее с тропинки в заросли высоких сорняков. Крестьяне кричали нам вслед, но здесь у нас было преимущество. Чтобы перехватить нас, им пришлось бы пробираться через густую траву, после которой будешь чесаться до конца дня.
В просвете между домом и огороженным свинарником мы смогли перевести дух. Оттуда мы попали в переулок, а потом завернули за угол и влились в толпу, двигавшуюся по рыночной площади. Мужчины тащили на спине пожилых родителей, старшие дети — младших, многие женщины отстали, ковыляя на крошечных ножках-лотосах [10] . Они, может, и изящнее нас, девушек-танка, которые не бинтовали ног, но, по крайней мере, мы в состоянии бежать, чтобы спастись. Все спешили в храм Кун Ям [11] , прежде чем ворота захлопнутся,
10
Так называлась изуродованная в результате бинтования женская ступня: девочкам из состоятельных семей с детства туго бинтовали ноги, чтобы стопа не росла.
11
Кантонское произношение имени китайской богини милосердия Гуаньинь.
Я провела девочку по краю толпы мимо лавки, где торговали соевым творогом, а потом мимо кузницы, с трудом протиснувшись через многочисленное семейство аптекаря, чья родня уносила драгоценные травы и грибы подальше от пиратов.
Наконец вдали появился храмовый комплекс, окруженный морем людей.
— Наш единственный шанс — попасть внутрь, — сказала я.
Между нами внезапно влезла женщина с дикими глазами и дернула девочку за волосы — возможно, в поисках своей пропавшей дочери. Я не успела дотянуться до нее, как мне в лицо ударила птичья клетка. Сумасшедшая растворилась в толпе. Я выплюнула перо, и мы ринулись дальше. Молельный зал и чердаки храма были битком набиты, а маленький дворик кишел людьми. Монахи пытались закрыть тяжелые деревянные ворота, но мимо них просачивались целыми семьями, игнорируя крик: «Только женщины и дети!»
Это же мы: ребенок и двадцатишестилетняя женщина.
Я подхватила девочку и бросилась к сужающемуся входу вместе с десятью или двенадцатью другими страждущими, и уже ухватилась за край ворот, когда из меня внезапно выбили дух.
— Танка тут не место! Прочь, шлюха!
Толстый китаец без шеи и с грушевидной фигурой погнал нас прочь. Он не был монахом: просто какой-то местный поборник справедливости. Я отпустила девочку и попыталась обойти его. Толстяк повторил мои движения. Мы продолжали этот танец крабов, а окружающие лаяли на нас, как собаки:
— Ганка-шлюха! Ганка-шлюха!
Девочка пнула толстяка по ногам.
— Иди в храм, — приказала я. Вместо этого она вонзила ногти в его плоть.
Толпа глумилась все громче.
— Ганка-шлюха! Курица [12] , живущая на воде!
Толстяк решил ткнуть девчонку шестом. Я схватилась за палку, пытаясь лишить противника равновесия, но он размером и темпераментом напоминал разъяренного буйвола.
— Шлюха! Грязная тварь…
Ворота храма закрывались. Всего три-четыре шага влево, и я смогу проскользнуть внутрь. Буду в безопасности. Буду свободна. Но как же девчонка? Пока я оторву ее от ноги толстяка, ворота уже закроются, оставив нас обеих на милость пунши и приближающихся пиратов. Я не виновата, что девчонка совершила такую глупость, и все же она пыталась спасти меня.
12
Слово созвучно китайскому ругательству «проститутка».
Крики вонзились мне в уши, пробирая до костей. Я поднырнула под качающийся шест, сорвала девчонку с ноги обидчика и буквально швырнула в сужающуюся щель между воротами и стеной, после чего сама бросилась следом, но было слишком поздно. Ворота захлопнулись перед самым моим носом, зажав рукав куртки огромными деревянными челюстями. Я стучала и пиналась, едва слыша собственный голос:
— Откройте! Я вам заплачу!
Ответом мне был грохот засова, который вставили в паз.
Теперь я стала мишенью для любой кары, которой возжелал бы для меня толстяк-пунти. Я повернулась к своему мучителю, но он растворился в бегущей толпе.