О, да, я все больше соответствую моему мужу и его семье!

Ирина Николаевна врывается на кухню, её глаза широко раскрыты от ужаса. Она кричит, но я не слышу её слов — музыка слишком громкая. Она достает телефон, что-то кричит в трубку, снова выбегая и прикрывая дверь. Меня уже мало волнует, что будет дальше. Ну, приедет Макс и устроит очередной скандал. И? Пусть хоть убьет меня.

Я снова беру бутылку шампанского со стола и делаю ещё несколько глотков, чувствуя, как пузырьки ударяют мне в нос. Когда он приедет, я уже буду настолько пьяна, что даже не почувствую ни боли, ни унижения.

Когда танцевать надоедает, я все же делаю музыку тише и устало опускаюсь на барный стул, ложусь грудью на столешницу, подложив руки под голову. Жду, когда придет Макс. Спустя время слышу, как кто-то врывается в дом. Громкие голоса. Дверь на кухню распахивается. Это Марк.

Он ошарашенно смотрит на меня, на разбитую посуду, на кровь, размазанную по полу, и бросается ко мне.

— Что здесь происходит? — повышает он голос и я выключаю звук на колонке.

— Она как с цепи сорвалась, — визжит из-за его спины свекровь.

— Помолчи, мама, я у Риты спрашиваю, — рычит он, присаживаясь на корточки и осматривая мои ноги.

Устало выпрямляюсь, делаю последний глоток шампанского и усмехаюсь, качая головой.

— Ничего особенного, Марк, — говорю я, глядя ему прямо в глаза. — Меня просто попросили соответствовать моему мужу. Я… соответствую.

— Нахалка, — рычит Ирина Николаевна из дверей, но пройти не решается, видимо, волнуясь за свой сервиз.

— Помолчи! — повышает Марк голос. — Или я уеду и будешь разбираться сама.

Он встает, на секунду замирает, и в его глазах мелькает то ли гнев, то ли жалость. Марк уверенно хватает меня на руки.

— Поехали. Тебя нужно отвезти в больницу, — его голос звучит жестко, и я понимаю, что сопротивляться бесполезно, но все равно брыкюсь.

— Не трогай меня, я жду мужа. — шиплю я, но он не обращает на мои слова никакого внимания. Ирина Николаевна наблюдает за этим со стороны, её лицо перекошено от ярости.

— Какая больница?! — причитает она истерично, когда Марк несет меня через гостиную. — Она же пьяная! Это же позор на нашу фамилию! Если кто-то узнает…

Усмехаюсь со злорадством.

— Никто не узнает, — рычит Марк, не глядя на нее, но покосившись на меня.

Он выносит меня на улицу, ловко сажает в машину, и заводит мотор, не говоря ни слова. Я глубоко вдыхаю запах дорогой кожи, пропитавшейся ароматом вишневого табака, и устало кладу голову на стекло, прекращая воевать. Вижу, как свекровь смотрит на нас с крыльца. Да пошла она…

— Почему ты это сделала? — спрашивает Марк, когда мы выезжаем на дорогу. Его голос глухой и полный сдержанного гнева.

Не отвечаю. Что я могу ему сказать?

Что мне просто надоело чувствовать себя ничтожеством? Что я хотела показать, что тоже могу постоять за себя? Я не уверена, что у меня получилось. Больше было похоже на предсмертную агонию и крик отчаяния. Слова застревают в горле, и я лишь хмыкаю, еще пристальнее вглядываясь в темное окно.

От тепла в салоне меня начинает вести еще сильнее. Через некоторое время я начинаю замечать, что дорога ведет не в больницу. Мы подъезжаем к какому-то отелю, но внутри я абсолютно спокойна. Мне все равно.

— Это не больница, — едва ворочаю языком, поворачиваясь к Марку. — Зачем ты это делаешь?

Марк достает аптечку из багажника машины и возвращается ко мне. Я чувствую себя разбитой. Отчасти усталой, отчасти растерянной. Не сопротивляюсь, когда он наклоняется и снова подхватывает меня на руки.

У меня нет сил спорить, да и зачем? Я понимаю, что сама и шага не смогу сделать.

Кладу голову ему на плечо и тихо всхлипываю, чувствуя, как горло сдавливает от обиды и боли.

Марк молча несет меня в номер, и я ощущаю его горячее дыхание у себя в волосах, вибрацию от его уверенных шагов. Это какое-то странное, почти убаюкивающее ощущение — быть на его руках, чувствовать его силу.

Мы входим в номер, и Марк аккуратно опускает меня на кровать. Я сижу на краю, опустив голову, и не могу избавиться от чувства беспомощности. Он садится рядом на корточки, осторожно берет мои руки в свои. Поднимаю взгляд и вижу в его глазах жалость, заботу, и, может быть, даже немного сострадания.