Подготовленная мной оценка рисков отражала двойственность, которая пронизывала жизнь Саффир и ее дело. Она была одновременно и источником насилия, и его жертвой. Ранее она состояла в абьюзивных отношениях, а ее детство прошло в детском доме и приемных семьях. В худшие моменты, когда Саффир обуревали молниеносные вспышки неконтролируемых эмоций, она явно была матерью, с которой небезопасно. И все же в подавляющем большинстве случаев она проявляла такую любовь, чуткость и заботу, которых ожидают от родителей. Саффир обвиняли в неисполнении родительских обязанностей, но в то же время она была внимательна к мальчикам, их характерам и внутреннему миру. Саффир отчаянно нуждалась в помощи, чтобы справиться со вспышками гнева, из-за которых она теряла контроль и становилась опасной. Она знала, что должна обеспечить детям спокойную и заботливую среду, которой сама была лишена.

Оценивая подобный случай, психолог должен распознать как хорошее, так и плохое, заключенное в одном и том же человеке, и разобраться в противоречивом поведении. Как и в других сходных делах, я беспокоилась, что могу слишком отклониться в ту или иную сторону: приуменьшу сохраняющийся риск для детей или недооценю возможность матери вроде Саффир изменить свое поведение [10] . В итоговом отчете было изложено все это, подробно описаны факторы, которые могут привести к причинению вреда детям в будущем, а также то, как лечение и защитные меры способны снизить эти риски – в теории до такой степени, что Саффир можно будет доверить заботу о детях без привлечения социальных служб. Завершив отчет словами о том, что я считаю его содержание правдивым и что он может быть передан в суд, я была почти уверена, что мое участие в этом деле еще не окончено.

Если Саффир казалась мне обезоруживающей, то Джеки заняла оборонительную позицию с первых минут нашей встречи. Она ясно дала понять, что разговаривать не желает. Девушка считала, что процесс психологической оценки и все, что с ним связано, – это возмутительно, оскорбительно и вообще пустая трата времени. Она смотрела на меня с раздражением. У нее были короткие светлые волосы, куртка из искусственного меха свободного кроя и ботинки в стиле милитари. Такой образ казался чужеродным в непримечательном кабинете, где проходила наша сессия.

Дело было серьезным. Дочь Джеки Эми, которой тогда было 11 месяцев, взяли под опеку после серьезных травм, которые признали нанесенными умышленно. Среди них было кровоизлияние в мозг, которое могло стать результатом сотрясения, прямого удара или падения на твердую поверхность. У девочки также были порезы и синяки по краям лица, свидетельствующие о том, что ее ударили или поцарапали. В качестве потенциальных нападавших рассматривались только Джеки и ее партнер Леон, которые вместе занимались воспитанием Эми (так называемый круг подозреваемых). Эми отдали в приемную семью, она выздоровела, а Джеки в это время проходила ряд проверок – с девочкой и без. В рамках этого процесса Джеки и Эми оценивались по методике, которая называется «незнакомая ситуация»: ребенка оставляют в комнате с родителем, незнакомцем и в одиночестве, при этом соблюдая разную последовательность. Так определяется тип привязанности между родителем и ребенком [11] . Было отмечено, что Эми не проявляла особого беспокойства, когда Джеки уходила из комнаты, продолжая играть с предоставленными игрушками, а затем отползала от матери, когда та возвращалась.

Несмотря на ужасное насилие, которому подверглась ее дочь, Джеки вела себя так, будто главная жертва именно она. Она была в ярости из-за того, что у нее забрали Эми, и ясно выразила свое недовольство социальными службами и мной лично. Ни ее поведение, ни объяснение событий не были убедительными. Джеки утверждала, что Леон не мог нанести повреждения ребенку незаметно для нее и что она не видела царапины, кровоподтеки или какие-либо изменения в поведении Эми до тех пор, пока не решила везти ее в больницу. Я стала расспрашивать ее о том, как же могли появиться эти травмы, если их не наносили ни она, ни Леон. Джеки ответила, что знает только одно: она оставила Эми в кроватке на дневной сон, а девочка была энергичной и спать не хотела. Наверное, она попыталась встать и упала, а Джеки услышала непривычный пронзительный плач. Когда женщина вернулась к кроватке, то увидела, что Эми лежит лицом вниз, прислонившись головой к перекладинам. Вероятно, именно это могло стать причиной серьезных травм. Джеки посчитала, что Эми сама расцарапала себе лицо, и после этого ребенку коротко подстригли ногти. Девушка настаивала, что только после этого предполагаемого несчастного случая заметила, что дочка ведет себя странно, она бледная, и кажется, что у нее кружится голова. И в этот момент Джеки решила отвезти ребенка в больницу. Эта версия кажется неправдоподобной и не соответствует заключению врача. К тому времени, когда Эми привезли в больницу, синяки изменились в цвете, а выраженная припухлость на голове указывала на то, что травмы были нанесены по меньшей мере сутки назад.

Как психолог и судебный психотерапевт, я должна сохранять спокойствие, проявлять интерес и сострадание, воздерживаться от суждений и слушать. Но задача оценки риска резко контрастирует с более поздней стадией психотерапии и предъявляет иные требования. У специалиста есть разрешение как можно ближе подобраться к истине по серьезному и тревожащему вопросу, и времени для этого мало. У нас нет такой роскоши, как серия встреч на протяжении нескольких месяцев, когда квалифицированный психотерапевт аккуратно вытягивает пациента из сложных ситуаций – сознательных и бессознательных. Из-за сжатых сроков процесс оценки может стать крайне напряженным. Я почувствовала, как во мне зарождаются разочарование и безысходность, так как я посчитала, что мать, которая или применяла насилие к девочке, или игнорировала его, пыталась обмануть меня, выдав абсурдную версию произошедшего.

Однако мне пришлось отбросить это чувство, чтобы разобраться со второй половиной задачи: нужно понять, что привело Джеки в такую ситуацию, какие психологические причины лежат в основе ее действий как матери и есть ли возможность помочь ей, чтобы она стала родителем, с которым безопасно. У нее уже были выявлены расстройство личности (истерическое и пограничное) и замкнутость, а в анамнезе – послеродовая депрессия. В ее досье входили кражи в магазинах и воровство. Диагноз Джеки указывал на импульсивность, сложности в поддержании отношений и склонность к драматизации. Об этом же свидетельствовал, на мой взгляд, наиболее значимый факт в ее прошлом: она внезапно отказалась от старшего ребенка, когда начала встречаться с Леоном. За два года до этого она передала восьмилетнюю дочь на попечение отцу и после этого почти с ней не общалась. Джеки рассказала, что прежняя семейная жизнь казалась ей скучной и неинтересной: они жили в пригороде в отдельном доме, а она подрабатывала в пабе неполный рабочий день. Именно там она познакомилась с Леоном, который, на ее взгляд, был классным, привлекательным и помог ей снова почувствовать себя живой.

Будучи в таком возбужденном состоянии, она, казалось, оставила старую жизнь без колебаний и сожалений. Джеки отреагировала с раздражением и даже некоторой скукой на мой вопрос, как ее уход мог повлиять на дочь. Этот факт в сочетании с результатами проверки по методике «незнакомая ситуация» дал мне серьезный повод для беспокойства: я сомневалась, что Джеки способна создавать и поддерживать отношения, которые позволили бы детям сформировать надежный тип привязанности. Рассказывая о Леоне, девушка светилась и показывала заинтересованность. Описание дочери, напротив, было плоским и общим – таким, будто она говорила о ребенке, которого не знала или о котором слышала от кого-то еще. В нем не было той фактуры, любви и внимания к деталям, которые были у Саффир, когда она рассказывала о своих мальчиках. Если бы мы говорили о детях в целом, а не о ее дочерях, я бы предположила, что Джеки еще не стала мамой.