— Он давно такой?

Она пожала плечами:

— Без понятия. Я живу здесь год, и он уже был таким, когда я сюда переехала. Я его один раз-то и видела, вскоре после того, когда она его на коляске вывозила. Бедняга. Пусть меня пристрелят, если я вдруг стану такой.

— Кто-нибудь приходит ей помогать? Другой сын? Или дочь?

— Никого не видела. Да если у нее и есть еще дети, кто ж их будет винить? Кислая старая карга. Однажды я спросила у нее, что с ним, а она посоветовала не совать нос в чужие дела. Только что грязью не полила. Чтобы я еще чего у нее спросила… — Женщина внимательно посмотрела на меня. — А если не из социальных служб, тогда вы кто? Доктор или вроде того?

— Вроде того. — Я даже не соврал, и это избавляло меня от пространных объяснений.

— Ну я так и подумала. Вид у вас такой. — Она, похоже, была очень довольна собой. — Что, сыну хуже стало? Чего удивляться, при таком-то уходе. После всего, что она наделала.

Женщина явно напрашивалась на разговор. Спрашивать мне не хотелось, однако любопытство взяло верх.

— А что она совершила?

Женщина ухмыльнулась:

— Она говорила вам, что работала медсестрой?

— Да.

— А за что ее выгнали, не сообщила?

— Ее уволили? За что же?

— Из того, что я слышала, ей повезло, что ее в тюрягу не закатали. Ходят слухи, что она убила ребенка.

От Лолы я поехал в больницу. В конце концов, она находилась поблизости, а мне хотелось посмотреть, какой эффект произвела озвученная Одуйей информация. Накануне вечером журналистов около ворот почти не осталось, и прогнал их оттуда вовсе не дождь. В отсутствие свежих новостей внимание прессы к больнице угасало быстро.

Однако Одуйя изменил все. Въезд на территорию больницы вновь оказался окружен толпой и фургонами телевизионщиков. Не в таком, конечно, количестве, как сразу после обнаружения трупов, но в достаточном для того, чтобы продемонстрировать новый всплеск интереса ко всей этой истории. Толпа даже выплеснулась на проезжую часть, заставив меня сбросить скорость.

Это было кстати. По противоположному тротуару навстречу моему автомобилю шел молодой человек в ветровке с поднятым капюшоном. Голова его была повернута в их сторону, и телевизионные камеры интересовали его явно больше, чем то, куда он направлялся. В какое-то мгновение я почти интуитивно угадал, что сейчас произойдет.

Я начал тормозить едва ли не раньше, чем парень сошел с тротуара, но даже так едва не опоздал. Он оказался прямо перед моей машиной и, если бы я не сбавил уже скорость, точно попал бы под колеса. Меня швырнуло вперед, больно вдавив в ремни безопасности; мой кейс громыхнул о переднюю стенку багажника.

Парень застыл посреди дороги, тупо уставившись на возникший словно из ниоткуда автомобиль. Потом выражение его лица изменилось.

— Смотри, куда едешь, ублюдок!

Он собрался лягнуть мою машину, но вспомнил про полицейских, дежуривших у ворот. Боязливо покосившись в их сторону, парень низко опустил голову и поспешил прочь.

Меня этот инцидент тоже выбил из колеи. Во всяком случае, сердце мое, когда я двинулся дальше, колотилось чаще обычного. От журналистов случившееся тоже не укрылось, особенно от тех, кто находился ближе к проезжей части. Ощущая на себе их удивленные взгляды, я поехал не оглядываясь. Меньше всего мне хотелось давать им материал для заголовков статей.

Когда больница исчезла и из зеркальца заднего обзора, я вернулся к размышлениям о том, что произошло у Лолы. Ее соседке явно нравилось делиться слухами о том, что Лолу уволили после гибели находившегося на ее попечении ребенка; впрочем, ничего больше она не знала. Если там вообще, конечно, было что знать: я сам однажды стал жертвой подобных сплетен и понимал, как легко можно очернить человека.

И все же Лола сама сказала, что работала медсестрой. И то, что я вообще не люблю слухов и сплетен, еще не означало, что в них нет доли правды. Это становилось очевидным затруднением, особенно с учетом тех убогих условий, в каких обитали Лола и ее сын. Она изо всех сил старалась ухаживать за ним без посторонней помощи, однако ее стремление к независимости вступало в противоречие со здоровьем сына. Может, я и не врач больше, но своими глазами видел, как живут Лола и Гэри.

В прохладную, стерильную тишину морга я шагнул с облегчением. Здесь я, по крайней мере, контролировал происходящее. Я со вздохом облачился в халат и, отключив звук у мобильника, сунул его во внутренний карман. Обычно, выполняя ответственную работу, я вообще кладу его в ячейку хранения. Но работа мне сегодня предстояла рутинная, и я хотел быть на связи. Понимал, что Уорд непременно потребует от меня отчета.

Я проверил хрупкие кости эмбриона. Даже при том, что мягких тканей на них почти не осталось, для окончательной очистки костям предстояло отмокать еще несколько дней. Впрочем, их обследование обещало стать простой формальностью. Ничто не намекало на то, что мать перенесла физическую или психическую травму, способную оставить след на крошечных костях. Нерожденный ребенок в ее утробе был защищен от того, что перенесла мать в последние часы своей жизни.

По крайней мере, до того, как она умерла.