Берислав обедал в бывшем отцовском кабинете, как и всегда. Он не смотрел, что принесли, с одинаковым равнодушием поглощая и дичь, и каши, и бутерброды, еще одну отцовскую придумку, которую старый император привнес в этот мир. Вина великий логофет пил мало, все больше разводя его водой по примеру римлян и греков. Потому-то во хмелю его никто и никогда не видел, как не видел и хохочущим от всей души. Берислав всегда был себе на уме, непроницаем, словно статуя.

Лед встал крепко, а потому пора бы уже выступать. Ждут только Александра, без него никак. Это должна быть его победа. Князь Кий, сидевший в Праге, остался с горсткой людей. От большого войска зима, а также террор егерей и воинов пятого Молниеносного оставили едва ли четвертую часть. И почти все они — наемники: приблудные викинги, лютичи, бодричи и горстка германцев, потянувшихся на звон серебра. Точнее, золота. Его поначалу было необычно много, и всё ромейской чеканки. Еще год назад по всему римскому миру чеканили солиды единого образца: с государем Само и двумя сыновьями-августами по бокам. И даже во Франкии и Испании пытались делать корявые подражания, убрав с монет имена собственных королей. А здесь изображен один Владимир, и это говорило о том, что солид совсем новый, сразу из-под штемпеля. И был он политическим заявлением немалой важности, потому как Владимир — всего лишь младший август, волей отца подчиненный теперь старшему брату.

— Откуда такая взялась, выяснили? — спросил Берислав у Звонимира, который сидел напротив него. Великий логофет вертел монету в руках, с удовольствием отмечая, что константинопольской работе все одно не сравняться с братиславской. Портрет императора показался ему откровенно грубым.

— Концы за Альпы ведут, княже, — ответил Звонимир, — в княжество Крн. Якобы с партией купцов они пришла. Да только у нас одна такая монета. Может, и не значит это ничего. Лежала себе купца в кошеле.

— Ну уж нет, — протянул Берислав. — Она как раз значит, и значит очень много. Вот и ниточка нашлась к братцу Владимиру. Он себя теперь независимым императором считает. Из Египта новости есть?

— Нет пока, — поморщился Звонимир. — Бари и Сиракузы наши сообщения больше не пропускают, а корабль, который из фемы Италика послали, не вернулся еще. Море сейчас неспокойно.

— Константин? — вопросительно посмотрел Берислав.

— Нет вестей, — развел руками глава Тайного Приказа. — Знаем только, что он в Александрию отправился. И флот с войском императора Владимира туда же пошел. Якобы на помощь…

— На помощь? Ну-ну, — поморщился Берислав. — Иди тогда. Как будут вести, найдешь меня. Да и Александр вот-вот…

— Дядюшка! — молодой цезарь, румяный с морозца, открыл дверь в кабинет настежь. — Разбили мы Юрука наголову! Степь наша, можем на Прагу идти.

Княжич за эти месяцы возмужал, и от улыбчивого мальчишки, каким он был еще полгода назад, мало что осталось. Взрослый муж, пусть и молодой пока, смотрел сейчас на Берислава. Александру пришлось и воевать, и отдавать немыслимо жестокие приказы, но такова логика борьбы за власть. В ней нет сантиментов. Цезарь знал, что дяде Бериславу не жить, как не жить и тете Ванде. Об этом в один голос твердили все перебежчики из знати. Они слышали это своими ушами. Князь Кий редко сдерживал себя во хмелю. А его собственная судьба в случае поражения — поехать к отцу, связанным как баран. А что он за наследник после такого позора? Не стали бы воины подчиняться ему. Потому-то Александр, который поначалу отвергал живодерские решения своего дяди Берислава, понемногу начинал понимать его логику. Особенно когда-то же самое ему говорила тетя Ванда, женщина большого ума и ангельской красоты. Впрочем, тетя ангелом точно не была. Она совершенно искренне считала пустую жалость блажью, грехом перед лицом старых богов, которых она услаждала кровавыми жертвами.

— Отдохни пару дней, — кивнул Берислав и отпустил Звонимира коротким жестом. — Арнеберт с легионами Моравию к покорности приводит. Там, правда, и приводить почти некого. Родовичи по своим весям сидят и носа на улицу не кажут. Аратичи с верными людьми лютуют, поднимают народ на мятеж, да только не идут больше под их руку. А те, что пошли поначалу, бегут. Старосты и жупаны уже знают, что с соседними владыками сделали. Никому на кол неохота.

— Аратичи к дяде Кию в Прагу уйдут? — наморщил лоб Александр.

— Думаю, да, — кивнул Берислав. — У них земля под ногами горит. Чистые разбойники стали, озверели вконец. У них клибанариев две сотни с половиной и легкой конницы из родов всадников — еще сотен пять. Большая сила. Ну, да ничего, Арнеберт с войском гонит их на запад. Там и прихлопнем их всех в одном месте.

— А что бабуля? — спросил Александр.

— Не выходит из своих покоев, — поморщился Берислав. — Ни с кем не разговаривает, никого до себя не допускает, кроме Ирмалинды и детей Кия.

— Понятно-о… — ответил Александр. — Ну и пусть себе сидит. Страшно подумать, что случилось бы, если бы она сейчас в Праге находилась. Мы бы кровью умылись. А так… Сложно, но терпимо. Не хочешь до весны подождать, дядя? Уж больно неудобно в поле зимой воевать. Люди не железные.

— Не хочу! — с каменным лицом ответил Берислав. — Весной придется всё заново начинать. Мы закончим до Рождества. Точнее, ты закончишь, цезарь Александр…

Декабрь 658 года. Окрестности Праги.

Кольцо сомкнулось. Из Моравии подошли легионы Арнеберта, из-за Дуная — остатки Первого Германского и ополчение хорутан, а с севера, из владений сербов, залитых кровью — кирасиры, егеря и свита княгини Ванды, которая умиротворяла те земли. Судя по тому, что даже сыновья старого Дервана сбежали в Австразию, у нее это неплохо получилось. Из словенской знати верность Кию сохранил всего десяток человек. В основном тех, кому отступать некуда: дулебские бояре Мирко и Сташко, их шурин Любим, старик Воллук Карантанский, который физически не мог уйти в свои земли через враждебный Норик и Паннонию, префект Чехии Спытигнев, братья Аратичи да несколько человек рангом пониже. Вот и все, что осталось от многих десятков нобилей, которые еще совсем недавно лизали Кию сапоги, называя римским императором.