Но дядя — всего лишь барон. Много ли у него влияния?

А даже если не казнят… Пожизненное заключение. Сырые, осклизлые стены. Вечный, пробирающий до костей холод — ни на миг не согреться! — зимой. Невыносимая жара и духота — летом.

Черствый хлеб, тухлая вода, безвкусная похлебка. Четыре серых выщербленных стены и окно в ржавую решетку.

И крысы! Огромные, голодные, злые! Говорят, буйных узников связывают — и крысы обгрызают им носы и уши…

Юный лорд в паническом ужасе сжимал руками виски. Зажмуривал глаза, чтобы прогнать леденящие кровь видения.

Но порой не помогало ничего. Даже вино.

Ни один человек в подлунном мире не заслуживает подобного! Даже будь Леон настоящим преступником… но он — всего лишь мальчишка! Не будь Леон сиротой, за которого некому заступиться, — кто бы тогда обрек его на тюрьму, хуже которой только бывшая монастырская камера Карлотты?!

Вино… До смерти отца Леон никогда не пил крепкого вина. А если за ним придут, а он будет пьян и ничего не сможет сделать?!

Леон мгновенно трезвел — от нового ужаса. И возвращались все страхи, лишь на миг заснувшие под действием хмеля.

А если… если в комнате прячутся потайные двери? Вот под этими старомодными гобеленами? И неумолимые враги явятся, пока Леон спит?!

Может, мать еще и не выдаст? Мало ли чем угрожала… Она же его мама! Карлотта его родила — даже звери не бросают своих детенышей. Так неужели хоть одна из них продаст родного сына?

Продаст! Почему, почему именно у него такая мать?!

А когда Леона схватят — он и вовсе ничего не сможет сделать. Обвиняемых в таком преступлении судят без их участия.

Кто такое придумал?! Почему человек не может сам себя защищать?! Кто решил, что судьбу Леона определят восемь или девять совсем не знающих его людей? А если они заявят, что это — не несчастный случай? Что он убил отца преднамеренно? Большинству из них это выгодно…

А Леон не сможет доказать, что невиновен! Его там даже не будет.

Что же делать?!

2

Стук в дверь раздался на шестой день после разговора с дядей. На шестой вечер. Около десяти часов.

И с головы до ног прошиб ледяной пот. Жюли стучит не так. Ив Кридель — тем более.

И окно, как назло, выходит на реку. Не на двор или дорогу к воротам!

Юноша не слышал, чтобы кто-то приезжал. Но он не выходил из комнаты уже часа четыре. Тут могла прибыть хоть рота королевских солдат!

Творец милосердный, проверял ли Леон сегодня пистолеты?!

Неужели — прямо сейчас?! Лучше в сердце или в висок? В сердце, а то будешь валяться с пробитым черепом…

Неужели действительно умирать — сегодня?! Этого не может быть! Творец милосердный и всепрощающий, еще хоть один день!..

— Кто там?!

— Клод Дарлен.

Действительно его голос!

— Не беспокойтесь, сударь. Я один.

Сердце едва не зашлось от облегчения.

Но какого змея ему здесь надо? Для чего притащился? Чтобы Леон пережил столько ужаса?!

Мерзавец не обманул. И в самом деле — один!

И уже при виде холодно усмехающейся рожи юноша сообразил, что должен оскорбиться. Что значит «не беспокойтесь»? Что этот простолюдин себе позволяет?!

Леон покрепче сжал кулаки. И не сразу понял, на чём таком холодном и неудобном пытаются сомкнуться пальцы. Неудобном и непривычном…

— Оружие — не игрушка, — всё так же насмешливо проронил секретаришка. Словно подслушал мысли! — Положите-ка куда-нибудь. А то еще ненароком пальнете. Как будете объяснять стрельбу в доме дяди? А если вызовут солдат? Вам ведь не нужны в доме королевские гвардейцы, а, ваша светлость?

Так оскорбительно обратиться к лицу графского достоинства! Леон пристрелил бы Дарлена на месте, если б…

Если бы не подумал: а с чего негодяй вообще сюда явился? И не просто переступил порог, а еще и посмел оскорблять лорда?

— Что вам угодно? — Леон попытался скопировать ледяную вежливость собеседника.

А с кого еще брать пример наглости? С дядей Ивом никто не смеет и заикнуться в подобном тоне, хотя он — всего лишь барон.

А Анри Тенмар наверняка никогда и не общался с таким отребьем!

— Мне угодно, чтобы вы меня впустили, ваша светлость. То, что я имею вам сказать, — нагло ухмыльнулся Дарлен, — не для ушей слуг в коридоре.

Никаких слуг юноша не заметил. Да и сам секретаришка — кто, если не слуга? Да что он о себе возомнил?!