– Недалеко от улицы Христофора Колумба.

Щенок выл и лаял и все пытался сунуть лапу в ладонь Джироламо, как будто хотел заключить с ним дружеский союз. В конце концов Джироламо пожал ему лапу, и пес, казалось, немного успокоился. Мать спросила:

– Говорят, дворняжки умнее породистых, это правда?

– Не думаю, но этот слух, конечно, распустили породистые собаки, - шутя заметил отец.

– Почему?

– Чтобы обесценить ум по сравнению с другими качествами, такими, как красота, чутье, смелость.

Они остановились перед клеткой, в которой еле умещалась огромная старая худая овчарка с редкой пожелтевшей шерстью и злыми красными глазами. Стоило Джироламо приблизиться к клетке, как собака, ворча и скаля острые белые зубы, бросилась вперед. Этот внезапный взрыв ярости сделал ее как будто моложе и красивее. Джироламо в испуге отскочил назад. Но в то же время, сравнивая это упрямое рычанье с осмысленным жалобным воем маленькой дворняги с улицы Сетте Кьезе, он почувствовал, что овчарку ему жаль больше: ведь она даже не понимала, что с ней случилось!

– Какая злая!
– сказала мать.
– А она не бешеная?

– Ну, если бы она была бешеная, ее бы здесь не было. Просто ей не нравится, что ее заперли, вот и все.

Джироламо пристально смотрел на овчарку. Ему казалось, что, отвлекаясь, он забывает о странной тяжести, лежавшей у него на сердце. Потом он понял ее причину: его мучила мысль о грифоне, которого они пока так и не нашли. И неожиданно он спросил:

– Мама, а грифон?

– Придет служитель, и мы все узнаем.

Теперь они стояли перед клеткой, где помещался маленький охотничий пес, тоже не чистокровный. Он лежал на боку, тяжело дыша и вздрагивая всем телом. У Джироламо упало сердце.

– Что с ним?
– спросил он.
– Он болен?

Мать, подумав, ответила:

– Нет, он не болен, он просто подавлен.

– Почему?

– А тебе было бы легко, если б ты потерялся и тебя увезли далеко от дому?

– Но хозяин придет за ним?

– Конечно, придет.

– А вот и служитель!
– воскликнул отец.

Это был блондин с коротко подстриженными волосами, острым носом и яркими синими глазами. Он шел вразвалку и поздоровался с ними, не дойдя несколько шагов.

– Мы пришли за маленьким черным грифоном, помните?
– сказала мать.

– Каким грифоном?

– Из клетки номер шестьдесят, - подсказал Джироламо, выступая вперед.

– Вы видели его в шестидесятой?
– спросил блондин тягучим голосом, с заметным диалектным акцентом.
– Но ведь его там уже нет.

– Вот видишь, мама!
– воскликнул Джироламо.

Мать сделала ему знак помолчать и снова обратилась к служителю.

– Мы пришли, чтобы взять его.

– Да, но, так как прошли положенные три дня и сверх того еще два дня, мы...
– Блондин, видимо, подыскивал слова, чтобы как-то смягчить ответ, но потом решил сказать правду: - Мы отправили его в газовую камеру.

– Но мы же сказали, что придем за ним!

– Да, синьора, вы это сказали, а сами столько дней не показывались! А у нас порядок строгий.

– Сколько же вы их уничтожаете за неделю?
– прервал отец, подходя и предлагая блондину сигарету.

Тот поблагодарил, взял и, сунув ее за ухо, ответил:

– Ну, штук десять, пятнадцать.

Джироламо не понял и спросил с глубокой тревогой:

– А что такое газовая камера?

Мать поколебалась, но потом ответила сухо и назидательно:

– Так как бродячие собаки разносят ужасную болезнь - бешенство, их убивают. Помещают в газовую камеру, и там они умирают без всяких мучений.

– И черный грифон умер?

– Боюсь, что да, - ответил отец, положив ему руку на плечо.

Они направились к выходу. Мать сказала Джироламо:

– Сегодня здесь нет ни одной собаки, которую мне хотелось бы купить. Но на днях мы приедем сюда снова и тогда выберем, хорошо?

Джироламо ничего не ответил. Он думал о дворняжке, которая совала ему в руку свою лапу. Но теперь-то он понимал, что ему никого не удастся спасти: ни ее, ни какую-нибудь другую собаку. Он чувствовал, что весь мир охвачен непреодолимым беспорядком и непостижимой эгоистической беззаботностью. Они перешли улицу и подошли к машине.