– Слушай, мне надо поговорить с тобой.

Федерико в это время смотрел вниз; похоже было, что он внимательно разглядывает машину адвоката, стоявшую возле тротуара; на фоне огромной площади, покрытой серым асфальтом, она казалась маленькой и одинокой. Обернувшись, он спросил:

– Тебе надо поговорить со мной? Очень жаль, но сегодня это невозможно.

Лоренцо с удивлением посмотрел на него:

– Невозможно? А почему?

У Федерико перекосилось лицо, как от укола или какой-то другой внезапной боли. Он повторил:

– Невозможно.
– И прибавил.
– Мне трудно сосредоточиться. Я всю ночь не сомкнул глаз, хотя принял снотворное; одним словом, я нездоров.

Он продолжал говорить что-то в том же духе; при этом лицо его подергивалось и искажалось, он то и дело останавливался и запинался, видно было, что он плохо себя чувствует. И при взгляде на него Лоренцо подумал, что, быть может, благоразумнее не говорить с ним о сыне. И все же адвокат продолжал настаивать:

– Видишь ли, речь идет о деле, которое не терпит отлагательства.

Федерико снова бросил взгляд на стоявшую внизу машину, в которой сидел Лионелло, и ответил:

– Нет таких дел, которые нельзя отложить. Дела постоянно кажутся нам крайне срочными, а потом... Прошу тебя, приходи завтра хоть с самого утра, надеюсь, я этой ночью немного посплю, и мы сможем спокойно поговорить.

– Но это действительно важное дело.

– Именно потому, что оно важное, я ничего не хочу о нем знать. Я не в силах заниматься сейчас важными делами.

– Стало быть, ты решительно отказываешься?

– Прошу тебя, не настаивай.

Федерико положил руку на плечо адвоката и слегка подталкивал его к дверям гостиной. Лоренцо заметил, что при каждой фразе по лицу Федерико пробегает судорога, и в конце концов решил ничего не говорить приятелю. Он, Лоренцо, сам сделает для Лионелло все, что в его силах; Джулия и Федерико, которые - каждый на свой лад - не желали ничего слышать, позднее узнают о проделках своего сына из газет, а может, и вообще не узнают. Лоренцо отклонил вялое приглашение Федерико остаться завтракать, простился с ним, вернулся в гостиную, пожал руку Джулии и затем вышел в переднюю.

Из темноты выскочила Джиджола, она, видимо, подстерегала его.

– Ну как, поговорили с папой и с мамой?

– Нет, и прошу тебя ничего им не рассказывать.

– Очень надо! Но только вы должны признать...

– Что именно?

– Что в этом доме единственный человек, которому можно все рассказать, это я.

– Возможно, ты и права.

Лоренцо захлопнул дверцу лифта. Кабина начала опускаться.

Грамотность

Встреча была назначена на перекрестке, там, где проселочная дорога, окаймленная бузинными изгородями, отходит от шоссе к предместью.

Джироламо выехал на проселок и поставил машину впритык к изгороди. Все утро шел дождик, а теперь сквозь хмурые лохмотья облаков прорвался ликующий солнечный свет, от которого сверкали все лужи на дороге. Джироламо вынул из кармана свое письмо и снова пробежал его. Читая, он не мог не признаться себе, что поступает как трус, письменно сообщая Анне о своем решении расстаться с ней, вместо того чтобы сказать ей это в лицо. Но он тут же нашел себе оправдание, что всему виною несносный характер девушки.

Дверца автомобиля внезапно распахнулась, и Анна влетела в машину, запыхавшись:

– Ну скорей, давай поехали!

Джироламо включил мотор, и машина двинулась.

Выехав на шоссе, Джироламо влился в поток грузовиков и легковых автомобилей, направлявшихся за город. Ведя машину, он искоса поглядывал на Анну, словно желая утвердиться в своем решении, и ему вновь пришла та же мысль, что и при их первой встрече: изящный овал личика, как у мадонны, но уж никак не кроткие очи; наоборот, их взор всегда омрачен каким-то бессмысленным, беспричинным гневом. В этом сердитом взгляде, однако, сквозило что-то жалкое, и поэтому, смотря на девушку, Джироламо всякий раз ощущал чувство сострадания.

Он вздрогнул от резкого звука ее голоса. Анна спрашивала:

– Где у тебя сигареты?

– В ящичке.

Он увидел, как Анна протянула маленькую руку ("маленькие руки бывают у холериков", - вспомнил он недавно прочитанный трактат по хиромантии) и стала дергать ручку вещевого ящика, который, однако, никак не открывался. Сейчас же покраснев от раздражения, она вскрикнула:

– Да открой мне эту штуку! Разве не видишь, что у меня не получается!

– Нетерпением ничего не возьмешь, - мягко ответил Джироламо, протянув руку и открывая крышку ящичка.
– Ты слишком нетерпелива.