— Я не могу одолжить тебе пятнадцать тысяч лир… но я могу указать тебе способ заработать без особого труда пятьсот и даже тысячу лир в день.

Я, признаюсь, посмотрел на него почти с надеждой:

— Каким образом?

— Он выдвинул ящик стола, вытащил оттуда вырезку из газеты и, протянув ее мне, сказал:

— Прочти это.

Я взял и прочел:

«От пятисот до тысячи лир в день вы можете без труда заработать, сидя дома, изготовляя художественные изделия, посвященные празднованию «святого года» *. Вышлите пятьсот лир по адресу: почтовый ящик номер такой-то…»

* «Святой год» или «юбилей» — одно из средств, придуманных папами для привлечения в Рим паломников. Отмечается каждые 25 лет. Последний «святой год» праздновался в 1950 году. — Прим. перев.

В первый момент я так и остался сидеть с разинутым ртом. Нужно сказать, что я еще раньше слышал об этом объявлении. Таким путем некоторые провинциальные аферисты ловили на удочку простаков. Вы посылаете пятьсот лир и получаете взамен бумажный трафарет. Если положить его на открытку и обвести тушью, то появляется силуэт собора Святого Петра. Потом открытки нужно было распродавать, и, по утверждению аферистов, благодаря большому наплыву паломников можно было легко сбывать от пятидесяти до ста открыток в день по пятьдесят «лир за штуку. Я вернул газету Эджисто со словами:

— А я-то считал тебя другом…

Теперь он обгладывал ноготь на безымянном пальце и, не поднимая глаз, ответил:

— А я и есть твой друг.

— Прощай, Эджисто.

— Прощай, Джиджи.

С виа Ларионе я пошел на проспект Виктора Эммануила, сел в автобус и направился на виа деи Куатро Санти Коронати. Там жил Аттилио, еще один мой приятель, у которого я рассчитывал занять денег. Он был третьим и последним, на кого я надеялся, потому что все остальные товарищи из нашей компании были бедняки и, даже если бы захотели, не смогли бы ссудить мне ни одного чентезимо. Я все заранее обдумал и рассчитал, вы сами можете в этом убедиться: Марио владел баром, где всегда бывало много посетителей, Эджисто наживался неведомо как на своем магазине подержанной мебели, а Аттилио тот просто занимался мародерством в своем гараже, отдавая напрокат машины и ремонтируя их. Мы с Аттилио тоже были вроде как братья, я был даже крестным отцом его дочки. Когда я вошел, Аттилио лежал под машиной, голова и грудь его не были видны, только ноги торчали наружу.

— Аттилио, — позвал я, но на этот раз в моем голосе уже не было никакого трепета.

Он повозился там еще немного, а потом осторожно вылез, вытирая залитое маслом лицо рукавом комбинезона. Это был коренастый мужчина с мрачным лицом цвета непропеченного хлеба, с маленькими глазками, низким лбом, со шрамом над правой бровью. Он тотчас же сказал:

— Знаешь, Джиджи, если ты пришел насчет машины — ничего не выйдет, они все заняты, а большой рыдван сейчас в ремонте.

Я ответил:

— Да нет, дело не в машине… Я пришел просить тебя об одном одолжении: дай мне взаймы двадцать пять тысяч лир.

Он хмуро посмотрел на меня, потом сказал:

— Двадцать пять тысяч лир… Сейчас я тебе их дам… подожди.

Я был поражен, потому что больше уже ни на что не надеялся. Он медленно подошел к куртке, висевшей в гараже на гвозде, вытащил из кармана бумажник и, подойдя ко мне, спросил:

— Дать тебе бумажками по тысяче или по пять тысяч лир?

— Как тебе удобнее, мне безразлично.

Аттилио пристально посмотрел на меня. В глазах его появилась какая-то непонятная угроза. Он продолжал настаивать:

— А может быть, ты хочешь получить частично в сотенных бумажках?

— Большое спасибо, в бумажках по тысяче лир было бы в самый раз.

— Так, может быть, — сказал он, как будто осененный догадкой, — тебе дать тридцать тысяч? Если нужно, скажи, не бойся.

— Да, ты угадал, давай тридцать тысяч… мне как раз нужна такая сумма.

— Давай руку.

Я протянул ему руку. Тогда он отступил на шаг назад и сказал свирепым голосом:

— Скажи, курицын сын, ты что, и вправду решил, что деньги, которые я зарабатываю с таким трудом, я должен тратить на бездельника, вроде тебя? Ты так решил, да? Но ты ошибся.

— Да я…

— Да ты болван… Я не дам тебе и сотни лир… Нужно работать, взялся бы лучше за дело, вместо того чтобы проводить время в кафе…

— Мог бы сразу это сказать, — разозлился я, — кто же поступает так…

— А теперь проваливай, — заявил Аттилио, — уходи сию же минуту… Скатертью дорога.

Я не мог больше сдерживаться и сказал:

— Мерзавец!

— Что? Что ты сказал? — закричал он, схватив железный ломик. — А ну-ка повтори!

Словом, мне пришлось спасаться бегством, иначе бы он меня избил. Вернувшись в то утро домой, я почувствовал себя постаревшим лет на десять. Мать из кухни спросила меня:

— Ну, одолжили тебе деньги твои друзья?

Я ответил:

— Я не застал их.

Но за столом, видя, что я расстроен, мать сказала:

— Признайся: они ведь не захотели одолжить тебе денег… К счастью, у тебя есть мать… вот, возьми.

Она достала из кармана три бумажки по десять тысяч лир и показала их мне. Я поинтересовался, где она их раздобыла, и мать ответила, что у бедняков есть один друг — это ломбард; оказалось, что она заложила там кое-какие вещи, чтобы добыть мне эти деньги. Она и до сих пор еще не может выкупить золотые вещицы, которые отнесла туда.