— Там?

— Ну да… Он пришел час назад.

Значит, Марио не только на самом деле существует, но уже целый час сидит у меня дома, с Филоменой. Я опрометью бросился по лестнице, взбежал на третий этаж, застучал. Филомена мне сама открыла. Я сразу заметил, что она, всегда такая уверенная и спокойная, казалась испуганной.

— Ловко, — говорю, — когда меня нет дома, ты принимаешь Марио.

— Да как же… — начала она.

— Я все знаю! — заорал я и хотел войти, но она загородила мне дорогу и говорит:

— Ну, оставь, не все ли тебе равно… Приди попозже.

Ну, тут уж я просто света не взвидел. Дал ей пощечину и кричу:

— Ах, так, мне все равно? — отшвырнул ее в сторону и ворвался в кухню.

Пропади пропадом бабьи сплетни и провались все бабы на свете! Действительно, сидел там за столом Марио и собирался пить кофе, только это был не Марио — столяр, и не Марио — продавец фруктов, и не Марио — сын колбасника, в общем, ни один из этих Марио, о которых я думал на улице. А просто-напросто это был Марио — брат Филомены, который отсидел два года в тюрьме за кражу со взломом. Я знал, что он скоро должен выйти, и говорил ей: «Смотри, я не желаю его видеть у себя в доме… И разговаривать-то о нем не хочу». А она, бедняжка, любила брата, хоть он и жулик, и хотела принять его в мое отсутствие. Увидя меня в таком бешенстве, он вскочил, а я говорю, задыхаясь:

— Здравствуй, Марио.

— Я уйду, — говорит он поспешно. — Не беспокойся, я уйду. В чем дело? Что я, чумной, что ли?

Я слышу, Филомена в коридоре всхлипывает, и стыдно мне стало от всего, что я натворил. Я говорю смущенно:

— Да нет, останься… останься на сегодня… Позавтракаем… Правда, Филомена, — говорю я жене, которая стоит на пороге и утирает слезы, правда, Марио может остаться позавтракать?

В общем, я вывернулся, как мог, потом пошел в спальню, позвал Филомену, поцеловал ее и мы помирились.

Теперь надо было покончить со сплетнями. Я подумал-подумал и говорю Марио:

— Марио, идем со мной в мастерскую — может, хозяин найдет для тебя какую-нибудь работу.

Он пошел со мной, а когда мы вышли на лестницу, я говорю:

— Тебя здесь никто не знает… Ты эти годы работал в Милане. Договорились?

— Договорились.

Спустились мы по лестнице. Когда проходили мимо привратницкой, я взял Марио под руку и познакомил его со старухой.

— Это Марио, — говорю,- мой шурин, приехал из Милана, теперь будет жить у нас.

— Очень приятно, очень приятно!

«Приятно-то больше всех мне, — подумал я, выходя на улицу. — Из-за бабьих сплетен я выбросил тысячу лир и ко всему прочему у меня теперь воришка в доме».

Столько говорят о дружбе, а что же все-таки значит быть другом?

Достаточно ли, как это было со мной, пять лет подряд встречаться в баре на площади Мастаи всегда с одной и той же компанией, играть в карты всегда с одними и теми же игроками, спорить о футболе с одними и теми же болельщиками, ездить вместе на прогулки, на стадион, на реку, есть и пить в одной и той же остерии?

А может быть, отныне, чтобы считаться друзьями, надо спать на одной и той же постели, есть одной и той же ложкой, сморкаться в один и тот же платок? Чем больше я думаю об этом, тем больше путаются мои мысли.

Долгие годы вы считали людей близкими друзьями, с которыми, как говорят, вас водой не разольешь, думали, что любите друг друга, как братья. И вдруг вы узнаете, что эти самые друзья все время держались от вас на должном расстоянии, критиковали вас, а то даже и злословили по вашему адресу — в общем, не испытывали к вам не только чувства дружбы, но и простой симпатии.

Тогда, спрашивается, неужели дружба — это просто привычка, как, например, привычка пить кофе или покупать газету? Может, это предмет комфорта, как кресло или кровать, или это развлечение, как кино или поллитра?

И если так, то почему это называют дружбой, а не как-нибудь иначе?

Но хватит об этом. Я оптимист и верю в добро. И поэтому нынешней зимой, едва оправившись после воспаления легких, я сказал матери, что те тридцать тысяч лир, которые мне нужны, я займу у друзей из бара на площади Мастаи. Дело в том, что врач предписал мне провести после болезни хотя бы месяц на море, а денег у меня не было, так как все наши незначительные сбережения ушли на лекарства и лечение. Надо сказать, что мама совсем не такая, как я: насколько я восторжен, доверчив и легкомыслен, настолько она человек скептический, разочарованный и осторожный. Вот и в тот день она мне ответила, не поворачивая головы от плиты:

— Что это за друзья, если во время болезни ни одна собака не пришла тебя навестить?

Я был смущен этими словами, потому что ведь так оно и было на самом деле, но тотчас же принялся оправдывать своих друзей, говоря, что они люди занятые. Мама покачала головой, но ничего не сказала. Был вечер, время, когда мы все собирались в баре. Я тепло оделся, потому что впервые после болезни выходил на улицу, и отправился туда.

Сказать по правде, я был страшно слаб и едва держался на ногах, но я все-таки улыбался и чувствовал, что улыбка эта, как луч солнца, освещает мое похудевшее и бледное после болезни лицо. Я заранее радовался, потому что представлял себе такую сцену: вот я приближаюсь к бару, приятели смотрят на меня одно мгновенье, а потом все вскакивают и бросаются мне навстречу; один кладет мне руку на плечо, другой справляется о моем здоровье, третий рассказывает о событиях, происшедших в мое отсутствие. Словом, я понял по этой своей улыбке, что люблю моих друзей, и предстоящая встреча с ними вызывала у меня даже некоторый трепет, подобный тому, какой испытываешь, встречаясь с любимой женщиной после долгой разлуки. Я был преисполнен дружеских чувств, и, как это часто бывает, то, что переживал я, казалось мне, должны были переживать и все остальные.