Ксенофонтов придержал коня, и его молодое, смуглое, с румянцем во всю щеку лицо расплылось в добродушной улыбке.

– Невелика потеря, товарищ комбриг, - тряхнул своим великолепным чубом Ксенофонтов.
– Ретивые уланы с большого драпа штаны потеряли, вот это конфуз!
– И Ксенофонтов показал рукой в конец оврага.

– А где ты их видишь?
– спросил Ульрих и, приложив ладонь козырьком ко лбу, прищурился.

Ксенофонтов пристально поглядел в конец оврага, но там уланов и след простыл.

– Тьфу ты, пропасть на них, - сплюнул Ксенофонтов, - только что топтались там, и уже нет их! Страсть, до чего проворные!

Поглядев на Ульриха и комиссара, Ксенофонтов откинулся в седле, вытащил из-за пояса помятую красную фуражку, хлопнул ею по ладони и по-казачьи, круто набок, надел на кудрявую голову...

А труба все звучала, скликая котовцев. Бойцы и командиры торопились на сигнал со всех сторон. Возбужденные, с черными потеками пота на запыленных гимнастерках, они долго приводили в порядок себя и коней, а управившись, повалились в росистую прохладную траву и мгновенно уснули.

Не спали в эту теплую июльскую ночь одни лишь дневальные и дозорные. Далеко за полночь водили дневальные к ручью и поили рвавшихся к воде лошадей, а дозорные до самой зари рыскали вокруг балки, оберегая короткий сон своих товарищей.

Следом за отступающими белополяками комбриг Ульрих выслал полуэскадрон Месароша, дав задание разведать расположение противника в новой диспозиции. Из разведки они вернулись на рассвете, и Месарош доложил Ульриху, что пехота и конница противника отступали всю ночь без остановки и рассредоточились за Почаевом, на линии бывшей австро-венгерской границы, вдоль которой ведутся оборонительные работы.

– Не по плечу, видать, панам маневренная война, - раздумчиво сказал Ульрих, почесывая тоскующий по бритве подбородок.
– Ясно, что ихние генералы больше надеются теперь на окопы, чем на маневр.

Усталый Месарош переступил с ноги на ногу и, поразмыслив о чем-то, басовито промолвил:

– Чтобы не дать пану закрепиться, хорошо бы и здесь пройтись с огоньком по его тылам, товарищ комбриг, как под Мезенцами.

Ульрих одобрительно кивнул:

– Правильно мыслишь, Месарош. Лихая паника в тылу неприятеля - наша надежная союзница...

Отпустив-Месароша, Ульрих стал будить спавшего рядом с ним штаб-трубача Лавренюка.

– Вставай, Сашко, - добродушно уговаривал Ульрих сраженного усталостью подростка.
– Вставали и труби "подъем"... Вставай, вставай, не задерживайся! Доспать можно и в седле, не обязательно на бурке!

И, вскочив на ноги, Ульрих бодро зашагал к ручью, где уже фыркали, споласкивая сонные лица, бойцы и командиры, разбуженные приездом полуэскадрона Месароша.

...Весь путь по холодку бригада шла форсированным маршем. А с восходом солнца сделала привал в лесистом овраге, покормила лошадей и, не сбавляя аллюра, тронулась дальше.

Был знойный полдень. Кони котовцев изнемогали от жары и назойливых мух, на ходу мотая головами, звучно всхрапывали. В узкой дали лесной дороги неожиданно показалась окраина местечка Почаев. В просветах вековых лип, плотно обступавших древнюю обитель, замелькали белые стены монастырской гостиницы, весело заискрилась на солнце золотая шапка величавой колокольни. Вид обители радовал котовцев обещанием скорого отдыха, но одновременно и настораживал.

– А что, если в местечке шляхта?
– притворно встревожился пулеметчик Андрей Белый и вопросительно уставился на взводного Максима Яблочко.

– Не бузи, парень, - ответил взводный.
– Ежели бы в местечке был противник, наша разведка давно бы подала сигнал.

– Ну коли так, значит, отдохнем здесь, а то, гляди, и подзаправимся, потер руки Белый и подмигнул товарищам.
– Монахи любят посопеть за трапезой.

– А ты откуда знаешь?
– спросил кто-то из глубины взводной колонны.
– В игуменах ходил, что ли?

Белый сложил молитвенно руки, с наигранным сожалением вздохнул:

– Ходить в игуменах господь бог не сподобил, а вот отец мой, когда приходилось ему рубить дрова у сельского батюшки, не один раз видывал, как тот за обедом по целому барашку уписывал. Так что каптенармус наш большого маху даст, если не добудет здесь пару барашков для эскадрона.

Бойцы засмеялись, и в адрес служителей церкви посыпались остроты.

– Здесь не худо бы исподнее постирать, - энергично задвигал плечами Остап Охрименко.
– Который день уже как за пазухой у меня гусеницы погуливают.

Остапа Охрименко поддержал Федор Сторчаков.

– Охрименко дело говорит, - пробасил Сторчаков, передернув крутыми плечами.
– В самом деле, почему бы здесь не постирать белье, а заодно и попариться?

Монахи, чай, не в корыте, а в бане моются. Небось любители.