Затем вернись к пику Полушага и приступай к пятой ступени «Основного Канона Феникса и Цилина» – ее обязательно нужно освоить.

– Слушаюсь! – со всем почтением ответил Юй Шэнъянь.

Шэнь Цяо и впрямь получил тяжкие раны, однако его истинные черты ничуть не пострадали. Когда слуги смыли кровь, на лице остались лишь царапины – быть может, он рассек кожу о ветви, когда падал с вершины. Эти незначительные недостатки вместе с забинтованным затылком нисколько не портили его природную красоту, полную прохладной сдержанности. Изгибом переносицы и плотно сжатыми губами Шэнь Цяо напоминал самого что ни на есть благородного даоса, кто давно отрекся от всего мирского. По крайней мере, именно такое лицо представит простолюдин, воображая, как должен выглядеть адепт горы Сюаньду. И несложно было домыслить, как эта ледяная красота расцветет, когда Шэнь Цяо распахнет глаза.

Разумеется, Юй Шэнъянь успел постранствовать по свету и повидать немало красавцев и красавиц, да и сам уродством не отличался (иначе его бы не взял в ученики сам Янь Уши), но черты Шэнь Цяо поразили даже его и заставили глубоко задуматься. Да так, что Юй Шэнъянь далеко не сразу принялся наносить лечебную мазь на царапины этого чудесного лица, а взявшись за дело, он испытал непрошеное сочувствие к раненому.

Ему уже было ясно: сломанные кости срастутся, разорванные меридианы восстановятся, но поражение всех пяти плотных и шести полых органов трудно вылечить. К тому же Шэнь Цяо сильно сдал в своем совершенствовании, и может так статься, что после он будет слабее простых смертных. Подумать только! Годы усилий, неустанных упражнений – и все пошло прахом, притом в одночасье! Юй Шэнъянь на мгновение представил себя на месте Шэнь Цяо и ужаснулся этой мысли. А каково будет самому Шэнь Цяо?

Какая утрата… Взглянув на побелевшее до серости лицо раненого, Юй Шэнъянь сокрушенно покачал головой.

Что до Янь Уши, то он, следуя мимолетной прихоти, лишь распорядился спасти жизнь праведнику, но после того, как Шэнь Цяо перенесли в усадьбу, учитель больше ни разу не спрашивал о нем, и все заботы о раненом пали на плечи Юй Шэнъяня.

Стоит сказать, что в те времена уезд Фунин был совсем мал, и обычно прославленные воины туда не заглядывали. Однако поединок на пике Полушага наделал много шуму, и с тех пор мастера вольницы-цзянху, возвращаясь из своих путешествий, частенько предпочитали останавливаться на ночлег в местных придорожных гостиницах. Юй Шэнъянь весьма редко выбирался из усадьбы, но все равно успел наслушаться их рассказов.

Так он узнал, что поединок между Шэнь Цяо и Кунье был поистине блестящим, однако многие сетовали, что Шэнь Цяо все-таки не Ци Фэнгэ и его умения далеки от искусства учителя. В то же время отмечали, что Кунье, пускай и уступает своему наставнику Хулугу, несомненно обладает исключительными природными талантами, а потому неудивительно, что такой почтенный даос, как Шэнь Цяо, не устоял перед натиском тюрка и свалился с пика, да так, что даже костей до сих пор не нашли.

Также на постоялых дворах поговаривали, что многие мастера воспылали праведным гневом, когда Кунье нагло бросил вызов Шэнь Цяо, и ждали, что тот сумеет сбить с дерзкого тюрка спесь. Но после, когда настоятель горы Сюаньду потерпел сокрушительное поражение, каждый, кто ратовал за него, поспешил умолкнуть и затаиться. Теперь оспаривать таланты Кунье никто и не думал.

Победа Кунье принесла ему громкую славу, которая, как говорят, «разнеслась на сорочьих крыльях» по всей Поднебесной. Теперь тюрок во всеуслышание входил в десятку лучших мастеров, поскольку по праву занял место Шэнь Цяо. Некоторые шептались, что он снова прибыл на Центральные равнины, дабы на этот раз вызвать на поединок всех лучших мастеров Поднебесной по очереди. Считалось, что теперь он покусился на славу Сюэтина, чжоуского наставника.

Надо отметить, что в ту эпоху Поднебесная вот уже двести лет как пребывала в раздробленности. После Восстания пяти варваров жители империи Цзинь переселились на юг, где впоследствии возникла династия Чэнь. На севере господствовали две империи – Чжоу и Ци, которые граничили с землями тюркских племен и государством Тогон. Каждая школа и каждый владетельный род Поднебесной сражались за своего господина, и три учения – конфуцианство, буддизм и даосизм – стояли особняком, не смешиваясь, как не смешиваются воды рек Цзиншуй и Вэйхэ.

Что до горы Сюаньду, то при Ци Фэнгэ эта школа по праву возглавляла все прочие даосские секты, однако притом упорно держалась в стороне и не желала вступать в борьбу за власть. Но теперь, когда Шэнь Цяо проиграл Кунье и было неясно, жив он или мертв, возник закономерный вопрос: кто же станет преемником? И будет ли новый настоятель продолжать политику предшественников?

Сам Шэнь Цяо, главное действующее лицо в этом водовороте событий, целых полмесяца, не приходя в себя, совершенно неподвижно пролежал на бамбуковой кушетке. Разумеется, он ничего не видел и не слышал, а потому не ведал, какие перемены происходят во внешнем мире, и не мог испытывать ни горя, ни радости. Его навещали сугубо Юй Шэнъянь да слуги усадьбы, которые приходили ежедневно накладывать лечебные мази и менять повязки.

Лишь спустя несколько недель он очнулся, и тогда прислуга поспешила позвать Юй Шэнъяня к больному. Так он стал свидетелем того, как Шэнь Цяо медленно открывает глаза. Юй Шэнъянь решил ему все объяснить:

– Ты получил тяжкие раны и переломал почти все кости. Пока не оправишься, тебе лучше не двигаться.

На это Шэнь Цяо вопросительно нахмурился, но брови приподнялись лишь слегка. Губы его чуть пошевелились, словно он хотел что-то сказать, но не хватило сил; лицо приобрело растерянное выражение. Неужели он и правда повредился рассудком?

Немного поразмыслив, Юй Шэнъянь спросил:

– Ты помнишь, как тебя зовут?

Шэнь Цяо с трудом сомкнул и разомкнул веки, после чего тяжело и едва заметно покачал головой.

Что же с ним? Утратил память? При падении – дело обычное, к тому же Шэнь Цяо рухнул на камень и ударился затылком. Юй Шэнъянь отчетливо помнил, как выглядела эта рана, когда он подобрал праведника: длинная и глубокая, сквозь плоть проглядывает белая кость.

– Уважаемый… – вдруг заговорил больной, и каждое слово давалось ему с большим трудом, отчего приходилось низко наклоняться к нему, чтобы разобрать хоть что-нибудь. – Все темно перед глазами… Я ничего не вижу…