Шрифт:
– Что? Расстроилась? – Он усмехнулся. – Думала, это ты такая молодец?
Как больно. Сю-Ин проглотила слезы. А со слезами и разом все остальные чувства – она заслужила.
И она стояла, словно забытый кем-то пустой сосуд. Некрасивый, надтреснутый, заляпанный чужими жирными пальцами.
– Мне все равно, – глухо проговорила она. – Если я через два дня не доложу о сокровище, которое вы охраняете, тайная служба заберет его силой.
– И почему ты мне об этом говоришь?
Образ – тонкий, холеный, надменный всплыл перед глазами. Сю-Ин ответила:
– Того, другого, я ненавижу сильнее.
– Ты думаешь, я в это поверю? – Усмешка, чуть-чуть несимметричная, с горчинкой, тронула его тонкие губы.
– Мне все равно, – отрешенно проговорила она, – но только через два дня я ничего не доложу. Когда явится тайная полиция, я буду для них просто одной из вас.
И она сдержала слово. А тот, другой, холеный, сдержал свое. И она была просто одной из многих. Той, которая подрывала нерушимую власть императора.
– Сю-Ин? – Фенг привалился к стене рядом с ней.
– Что, капитан?
– Ты ведь не отлучалась. Я сам видел. Кто сдал новое укрытие?
– Я не знаю, капитан. Мне не говорили, что есть второй агент.
А внутри такая пустота. Почему бы не умереть? Кто о ней вспомнит?
За дверью что-то громыхнуло, и с потолка посыпалась штукатурка.
– Почему ты мне открылась? – зачем-то спросил капитан.
– Я не могла по-другому. – Она грустно опустила глаза. – Я… полюбила вас, капитан.
– Знаю, Сю-Ин. – Он поцеловал ее в макушку – отчаянно и нежно. – Я тебя тоже. Но я не мог сказать. Прости.
– Я вас люблю, капитан. Мне не за что вас прощать.
За дверью что-то снова грохнуло, и из стены выпал кусок.
– Пошли, – он тронул ее за руку, – надо выбираться. Теперь остались только мы.
И они ушли.
Далеко.
Но недостаточно.
У великого императора длинные руки. И зоркие глаза.
От таких не убежишь.
Сю-Ин стояла, низко опустив голову. Мелкий моросящий дождик собирался каплями на черных волосах. Капли повисали тяжелыми бусинами и падали на грубое, домотканое одеяние. На примятой траве, среди поздних осенних цветов лежал капитан – ее муж.
Невысокий. Коренастый. В простом дорожном одеянии. Суровое обычно лицо казалось спокойным. Она зажгла свечу, но дождь не дал огню разгореться, и свеча, испустив сизую струйку, сиротливо мокла у ног усопшего. Монетки не нашлось – последнюю Сю-Ин отдала за мешочек риса. Она проглотила так и не пролившиеся слезы и отвернулась. В бессильно повисшие руки крепко вцепились горячие детские ладошки. Две черноволосые макушки уткнулись в складки одежды.
Она стиснула маленькие ручки: вот он – ее оплот. Ее хрупкий, но нерушимый маяк.
– Пойдемте. – Она мягко подтолкнула детей. – Надо уходить.
И она будет идти. Столько, сколько сможет. А потом будет идти дальше. Потому что теперь она не одна. Теперь у нее есть для кого жить.
За спиной осенний лист тихо опустился на лицо капитана.
***
– Ну вот, собственно, и все, ребятишки. Больше мне ничего неизвестно. – Женщина развела руками. – Я знаю только, что вскоре после этого она была убита. А теперь, столько лет спустя, ты объявляешься здесь и на весь Бай-Чонг отсвечиваешь тем, за что много отличных людей положили головы.
– Допустим, – хмыкнул Вигмар, – а твоя роль здесь какая?
– Я была одной из немногих, кому удалось скрыться в ту ночь.
– Почему наша мать убежала одна? Почему вы не встретились позже, и откуда ты знаешь, что было потом?
– А ты мне нравишься, Вейшенг.
– Меня зовут Вигмар.
– Ладно, как скажешь, Вигмар. – Женщина примирительно подняла руки. – И все-таки я приглашаю вас остановиться здесь на ночь. Я бы о многом хотела вас расспросить. И поскольку та вещь вам без надобности, предложение по цене остается в силе. Мне она дорога как память о близких людях.
Вигмар переглянулся с Ягори, и девушка едва заметно кивнула.
– Утром я заберу камни, чтобы проверить, – нехотя ответил Вигмар. – Если все честно – мы расстанемся. У меня нет намерения возрождать старые связи.
– Согласна. Я рада и этому.
Женщина проводила их в нижние комнаты с наглухо закрытыми ставнями и старой покосившейся мебелью, оставила масляную лампу и удалилась.
Оставшись одни, Вигмар с Ягори перешли на орочье наречие, чтобы быть уверенными, что их не подслушают.