Все желающие.

И впереди те двое, что обсуждают грядущий обед.

– Что значит, на полицейскую службу?! – Толстый субпрефект возбуждено размахивал смятым грязным листком. – Да ты в своем уме? Нужна мне, что ли, тут оборванка?!

Сю-Ин, уставшая, со сбитыми ногами, все в той же одежде, в которой покинула родную деревню, стояла в небольшой светлой комнатушке. Путь до нее оказался почти непреодолим: ухоженный, благополучный район – не место для бродяги. И она не зря его прошла – просто так она не уйдет. Пусть попробует, толстяк.

– Все желающие, – упрямо повторила Сю-Ин.

– Никаких мне тут желающих! Женщин не принимаю на службу!

– В бумаге сказано – все желающие, – снова повторила Сю-Ин. – Я желаю.

– А ну проваливай, пока я тебя не выкинул! – затряс красными щеками толстяк. – Желает она тут!

Сю-Ин только ниже склонила упрямую голову: или ее возьмут, или она умрет от голода. Отступать все равно некуда.

– Что за крики? – вмешался третий голос.

Из бокового прохода показался высокий ухоженный господин.

– Господин префект! – бросился к нему толстячок. – Да вы поглядите! На службу, говорит, ее!

– И что, вправду на службу тебя? – спокойно поинтересовался префект, разглядывая оборванную траурную одежду и жалкий вид просительницы.

– Сказано – все желающие, – повторила Сю-Ин, не поднимая головы. – Я желаю.

– Что, правда так сказано, господин субпрефект? – деланно удивился пришедший.

Толстяк промолчал и покраснел еще больше.

– А ну-ка, дайте бумагу. – Префект двумя пальцами поднял к глазам грязный листок и бегло ознакомился. – Кто готовил текст?

– Я, господин префект, – неохотно признался толстяк.

– Ну тогда это ваша проблема, – безразлично заключил префект и пренебрежительно отбросил объявление. – Власть должна исполнять обещания.

Он обернулся к Сю-Ин, так и стоявшей в почтительном поклоне.

– Ты принята, дорогуша. Смотри, как бы теперь удержаться.

Сказал и элегантно растворился в боковом проходе.

И Сю-Ин держалась. Изо всех своих небольших сил. Держалась, чтобы не отставать от парней на пробежках. Держалась, когда получала удары в учебных боях. Держалась, когда слезы готовы были прорваться. Она держалась и старалась не быть худшей. Самой слабой. Самой последней. Ради того, кто дал ей шанс. Ради его одобрения: сдержанного кивка, беглого взгляда. Элегантного жеста. Чтобы он знал – она не подвела.

И она сама не заметила, как снова обрела семью. Как перестала быть одна.

И мир снова встал на место. Совсем другой, но снова ее.

– Что ж, госпожа Сю-Ин. – Префект задумчиво почесал кончик носа и внимательно посмотрел на девушку.

Сю-Ин почти не дышала. Ведь он едва ли не впервые за все эти годы обратился к ней прямо. И не просто обратился – вызвал в свой кабинет! Она стояла в почтительном поклоне, от волнения даже не успев рассмотреть, каков он был – этот великолепный кабинет.

– Кажется, пришло время отплатить за кров и еду, которые мы тебе давали столько времени, – продолжил префект, разглядывая шелковую картину в половину стены.

– Служу Императору! – вышло глупо и неторжественно, куда-то себе в пупок.

Она расстроилась, что снова оказалась недостаточно хороша.

– Это хорошо… – протянул префект. – У меня для тебя есть дело.

Дело! Для нее? Может быть, она все-таки не была хуже всех?

Он пошелестел бумагами и продолжил:

– Из столицы пришел запрос – направить солдата для прохождения секретной службы.

– Благодарю за доверие!

– Отблагодари достойной службой, – кисло отмахнулся префект. – Ты отправляешься в Бай-Чонг и там примкнешь к повстанцам. Это хитрые, изворотливые гадины, которые плетут интриги и подрывают власть нашего императора. Будешь мне докладывать.

– Готова нести службу! – И снова получилось куда-то себе в пупок.

Префект закатил глаза, словно разговаривал со скудоумной.

– Говоришь, как солдафон. Ты агент, запомни это. Теперь плата за ошибку – смерть. И не заставляй меня сомневаться – ты даже не лучший солдат. Ты – девчонка. Но девчонку повстанцы не ждут.

Сю-Ин молча поклонилась еще глубже.

– Ой, иди. – Нетерпеливый взмах. – Подробности узнаешь у субпрефекта.

И она пошла. По зову долга. По приказу того, кто стал ей семьей. И кто теперь вынуждал покинуть единственный дом ради чужого, незнакомого города и чужих, незнакомых людей. Но она честно служила ему: подглядывала и подслушивала, и считала дни, когда сможет представить отчет. А дни все шли. Месяц. Другой. Третий. Но она ждала. Высматривала. Вынюхивала. Пока он не вызвал снова.