— Куда бы ты полетела, если бы у тебя были крылья? — Спросил я, проводя большим пальцем по ее позвоночнику и заставляя дрожь пробежать по ее телу. Моя.

— Я бы продолжала лететь в небо, все выше и выше, пока мир не превратился бы в крошечную горошину. Тогда я раздавила бы горошину между большим и указательным пальцами, и все мои проблемы исчезли бы. Пуф. — Она говорила в подушку, а я рассматривал ее, убирая радужные волосы с ее тонкой шеи.

— Ты бы решила все проблемы в мире, — сказал я с ухмылкой.

— Я такая щедрая, — сказала она, и по ее телу побежали мурашки, когда я стянул простыню с ее задницы, проводя пальцами по каждому синяку и отметине, которые я оставил на ней, когда заявлял на нее права, и наслаждаясь каждой из них.

— Ты бы убила всех крошечных котят и щенят, — ты чудовище, — поддразнил я, и она рассмеялась в подушку.

— Они могут полететь со мной в космос, — сказала она. — Я сделаю для них крошечные скафандры перед полетом.

— Правда, красавица? — Я ухмыльнулся, и она снова перевернулась на спину, прижимаясь ко мне. Она так идеально подходила мне, как будто была кусочком, вырезанным из меня при рождении, которому суждено было вернуться в это самое место, и быть рядом со мной.

Она глубоко и тихо вздохнула. — Думаю, что нет. Я ненавижу мир, а он ненавидит меня в ответ, но я бы не стала его разрушать.

— Почему? — Спросил я, кусая ее за плечо, пока она не ахнула и не отмахнулась от меня, но я перелез через нее, так что она оказалась подо мной, надвигаясь на нее, как облако, закрывающее солнце.

Ее пальцы коснулись новых отметин на моей груди, нанесенных чернилами в знак моих недавних убийств. — Потому что мир плохой и темный, но он также хороший и светлый. Может быть, добро искупает его в достаточной степени, даже если это добро предназначено не для меня. — Ее взгляд метнулся вверх, чтобы поймать мой, и я не был уверен, что мы все еще говорим о мире.

— Во мне нет ничего хорошего, красавица, — сказал я, надавливая всем своим весом, чтобы прижать ее к себе. Мой член уперся в ее бедро, и она смочила губы самым соблазнительным способом, который я когда-либо видел. — Больше нет.

Ее пальцы поднялись к моей щеке, коснулись щетины, а затем приподняли уголок моего рта в кривой улыбке. — Я тебе не верю, Рик, — прошептала она.

— Ты бы содрогнулась от того, что я натворил, — сказал я, понизив голос на октаву.

— Есть только одна вещь, которую ты сделал, и которая меня волнует, — сказала она, и между ее глазами образовалась морщинка. — Хотя на самом деле меня это не волнует, но, наверное, мне любопытно. Я просто не могу этого понять и… думаю, мне нужно понять.

— Что? — Настаивал я.

— Ты напал на Фокса, Джей-Джея и Чейза в ночь, когда вышел из тюрьмы. Они показали мне шрамы, и я увидела правду в их глазах. Так почему ты это сделал? Что заставило тебя так их ненавидеть? Я понимаю, что ты был зол, но неужели настолько, чтобы убить их? — Она покачала головой, это не укладывалось в ее разуме. И она была права. Было нечто большее, чем то, что они не стали бороться за то, чтобы я не попал в тюрьму. В любом случае это не имело бы значения: Лютер посадил бы меня в тюрьму независимо от того, что бы они сделали. В основном я злился на то, что они не пошли за Роуг, потому что я не мог, запертый за решеткой, а вот они были на свободе и могли что-то придумать. Я бы нашел способ, но они этого не сделали. Они, блядь, подвели ее еще хуже, чем я.

Я вздохнул, перекатываясь с нее на спину, и она натянула на нас простыню, устроившись у меня на груди и глядя на меня сверху вниз.

— Когда меня выпустили из тюрьмы, Фокс, Джей-Джей и Чейз примчались меня встречать, но после всех этих лет обиды мне было плевать на все, кроме как сесть в тачку и рвануть из города, чтобы найти тебя.

— Чейз сказал, что ты игнорировал их попытки связаться с тобой, — сказала она, нахмурившись, и я прищелкнул языком.

— Ну и что? — Я усмехнулся. — Они все потеряли это право в тот момент, когда сдали меня копам и использовали в качестве козла отпущения.

Глаза Роуг сверкнули от боли за меня. — И что же ты сделал, когда увидел их возле тюрьмы?

— Я плюнул им под ноги с простым посылом «идите нахер» и оставил их там. Потом я добрался автостопом как можно ближе к Фэрфаксу, а затем прошел пешком семь миль до города, к дому тети Фокса, куда они отправили тебя.

— Как ты узнал, где это? — спросила она.

— Однажды Лютер взял меня туда. Он готовил меня к роли гребаного силовика Фокса, а у его тетки были проблемы из-за парочки дилеров, перебравшихся на ее территорию. Мы затащили их в фургон, отвезли в глушь, и я смотрел, как он до смерти пугает их бензопилой, чтобы они убрались. После мы поужинали у тети Фокса, как ни в чем не бывало.

— Почему ты никогда не говорил мне, что Лютер занимался подобным дерьмом? — требовательно спросила она, и я отвел от нее взгляд.

— Это были дела Лютера, и я не мог о них говорить. А если бы ты узнала хоть что-то, то подвергла бы себя риску. Даже Фокс не знал и половины.

Она сжала мою руку, и я снова посмотрел на нее. — Когда я заявился к его тете, разыскивая тебя, старая сука была во дворе, ругала какого-то ребенка и била его тростью. Я выхватил ее у нее, разломил надвое и пригрозил ей заостренным концом, чтобы она сказала мне, где ты находишься. И знаешь, что она сказала?