Эта валькирия над ним издевалась. По всем параметрам.

Элиза несколько секунд любовалась результатом своей шалости, потом удовлетворенно кивнула и коснулась одного из блестящих пакетиков в цепочке, поправляя. И задевая разгоряченную после нагрузок кожу мужчины. Моментально рождая тысячи ответных импульсов.

В ее черных глазищах черти жгли костры, и этот огонь полыхал, шипел, разрастался явно по душу Ромы.

А потом девушка отбросила сумку в сторону и одним дразняще плавным движением взялась за сплошной замок, который находился спереди и шел посередине по всей длине платья до самых колен. Вроде... очень даже целомудренное, никаких открытых участков, но... то, что от него можно избавиться за считанные секунды, делало наряд порочным. Стоит признать, очень практичная модель на такие случаи жизни.

И она это знала. Предусмотрела.

Разумовский наблюдал молча.

Сначала взору открылась грудь, спрятанная в полупрозрачном голубом бюстгальтере, и через расписанную крохотными цветами ткань прослеживались очертания сосков. Дальше — дорожкой к плоскому подтянутому животу миллиметр за миллиметром. И, наконец, — трусики из того же комплекта... А потом полы платья расползлись в стороны, и Элиза предстала перед ним во всей красе. На этот раз без чулок. А они и не к чему... Мужчине хватило и всего остального.

Он следил за ней внимательно и сосредоточенно, чтобы не упустить ни одной детали — точно загипнотизированный, лишенный воли и разума. И понял, что не дышал, пока не наткнулся взглядом на эти самые трусики, состоящие из микроскопического кусочка плотной ткани, уходящей в сосредоточение женственности, и к этому несчастному кусочку змейками шли изящные нити крест на крест, еще как-то по-божески прикрывая лобок, а вот по бокам их было всего три параллельные линии, больше открывающие, чем что-то скрывающие. И вот эта картина практически заставила захлебнуться собственным возобновившимся дыханием.

Как белье может быть одновременно таким невинно нежным и развратным?.. Подкупающе небесно-воздушным и при этом заставляющим кровь в жилах бурлить под адским градусом, словно гейзер. Разжигать фантазию, притупляя все рефлексы и обостряя какой-то животный инстинкт размножения.

Этот контраст вызвал у него приступ когнитивного диссонанса.

А, может, дело вовсе и не в белье. А в том, что оно именно на этой девушке? Ведь Рома не вчерашний девственник и достаточно насмотрелся на женщин во всеоружии, но ничей соблазнительный вид его не вводил в подобный ступор...

Не подталкивал к краю. Не стирал контроль в пыль.

Элиза смотрела на него откровенно, дерзко и с вызовом.

Она сама откинулась на стену обольстительным приглашающим жестом, и от того, как призывно вытянулась шея, когда макушка ушла немного назад, по хребту мужчины прошёл ток.

Это притяжение аномально. Такого с ним не должно быть. Он никогда не был озабоченным и падким на чьи-то провокации.

Но...

Это случилось вновь.

Сорвавшись за долю секунды, Разумовский взял ее прямо в коридоре у этой чертовой стены, как и в прошлый раз — всего лишь отодвинув лоскуток трусов в сторону, и с той лишь разницей, что на нем была защита... Жестко, резко, беспощадно. В непривычно пошлой манере и позе. В испепеляющем гневе сжимая ягодицы и нападая на девичий рот в исступленных безостановочных поцелуях. Ненавистный самому себе в данном порыве слабости: охотно потворствующий сознанию забыться, а чувствам — выйти на первый план.

Чуждая ему агрессия берет верх над разумом, уступая новому главенствующему фактору поведения — импульсивности. Рома будто тщедушно позволяет слепящему помешательству править собой. Словно что-то внутри давно ждало такой возможности. Желало проявиться в гневе, сожрать спокойствие, дать выход глубоко спрятанному темному неистовству.

Он злится на неё, свирепствует, не понимая, как та Элиза, которую знал раньше, сейчас достигла уровня прожжённой стервы и научилась виртуозно манипулировать… И ведь даже удовольствия от процесса она не получает — уж ему ли не знать, только смотрит иногда по-новому спокойно и триумфально, обдавая завлекающей тьмой взгляда.

Когда безумие закончилось, девушка потянулась к платью, которое так и висело на ее плечах все это время, и подняла собачку замка, теперь уже в обратном порядке скрывая от его взора свое тело. Она больше ни разу не взглянула на него. Тряхнула головой, забрала сумку и повернулась к двери. Её миссия была выполнена.

Роме до зуда в кончиках пальцев хотелось схватить ее за руку, вернуть и всю встряхнуть до дикой боли, поинтересовавшись, довольна ли она происходящим?.. Получила, чего добивалась?..

Но эти мысли показались низкими и недостойными, от них вмиг сделалось невыносимо мерзко. Он лицемерно обвиняет в случившемся только её, словно сам не причастен к этому. А ведь минуту назад самозабвенно брал Элизу, как оголодавшее животное…

Разумовского ошеломляло собственное поведение. Мужчина разрывался в хаотичных размышлениях вплоть до жутких головных болей. Впадал в ярость, ненавидел себя. Искал ответы, пытался уловить какие-то нити. И когда ему показалось, что он близок к чему-то стоящему, что распутает гнилой клубок… она пришла снова.