— Участок для дома я купил, когда мы узнали, что ты беременна, — Рома не смотрел на неё, продолжая готовить, и будто не замечал её реакции, но Элиза знала, что он чувствует вмиг разлившуюся в воздухе тоску. — А строительство начал только в этом году. Закончу, думаю, к весне. Рад, что тебе нравится.

Чему тут радоваться?..

Отдернув вытянутую руку обратно к себе, она повернула голову в другую сторону, пытаясь отогнать тени прошлого.

— Не видела раньше, чтобы ты готовил… Значит, и это умеешь? — снова взглянула на него, внимательно следя за тем, как мужчина отправляет ингредиенты салата в миску.

— Не видела, потому что не было необходимости. А уметь — что здесь уметь? Я же говорил, что, когда ушел из дома, несколько лет практически жил на стройках. Приходилось как-то выкручиваться на месте, чтобы не травиться уличной гадостью.

Ну, что на это можно было ответить? На языке вертелся только один вопрос: а есть то, чего ты не умеешь?

Но девушка предпочла промолчать и предаться созерцанию интерьера. Удивительно, но она не заметила ни одной панорамный стены. Весь дом был какой-то до умиления простой. Она вспомнила, что когда-то Разумовский даже показывал ей проект, который делал сам, исходя из предпочтений. Очень уютный, трогательно лаконичный. Нетипичный для строителя и архитектора. По-настоящему пригодный для жизни. И в кухне, пусть и оборудованной по-современному, мебель соответствовала общему антуражу. Теплые оттенки дерева, большой круглый стол посреди помещения. И снова габаритное окно с приземистым подоконником, на который так и хочется взобраться, чтобы проводить уходящее солнце.

Парадокс. Элиза бывала в самых роскошных домах Европы, жила в центре Москвы в невероятно дорогой квартире, сотни раз наблюдала подобные пейзажи на родине — её не могли удивить шикарным лесом и красочным закатом… но… именно здесь и сейчас она ощутила умиротворение, граничащее с счастьем.

Омрачающимся тем, что ничего в этой ситуации не имеет определенности. Кроме впечатлений. Но они не играют абсолютно никакой роли.

— Объяснишь, чем вызвана твоя инсталляция «Похищение Прозерпины»?[1]

— А утверждала, что не разбираешься в искусстве… — улыбается в ответ, добавляя к морепродуктам доведенные до нужной кондиции спагетти.

— И не разбираюсь. Это так, позерство.

— Твоя самокритичность восхищает. Мы еще поговорим. Давай сначала поедим. Расставь приборы и тарелки, пожалуйста.

Элиза спрыгнула, выполняя просьбу. Через несколько минут они уселись за стол и принялись за вкусно пахнущую еду.

— Почему я так долго спала? — поинтересовалась она, мысленно изумляясь его кулинарным способностям.

— Не знаю. Наверное, стресс. Я, конечно, был рад, что ты не проснулась в машине и не сбежала, пока ходил в супермаркет. Последние несколько недель ты умело меня избегаешь.

Она подавила в себе желание съязвить. Напомнив причины.

И старалась не смотреть на его обнаженную разработанную грудную клетку. Ей тогда не показалось. Рома действительно стал рельефнее, несмотря на то что аристократическая худоба сохранилась. Просто разлет широких плеч — выраженнее, мышцы — выпуклее.

За окном окончательно стемнело. Они трапезничали в молчании, и в какой-то момент Элиза словила дзен. Поймав на себе взгляд Разумовского с новыми оттенками, похожими на открытость, живой интерес, трепет, девушка забыла о неприглядной реальности и позволила себе слабость просто наслаждаться его обществом.

Оба растянули губы в улыбке, поймав друг друга на подглядывании исподтишка. И воздух моментально стал практически осязаемо тягучим, когда зрительный контакт затянулся. Притяжение не поддавалось контролю. Каждый взмах ресниц казался действием из замедленной съемки. Непреодолимое влечение было столь очевидным, что девушка неосознанно сглотнула образовавшуюся вязкую слюну, хотя, есть закончила уже как несколько минут.

Рома встал, чтобы убрать грязные тарелки. На мгновение перед ее лицом мелькнула его рука, увитая паутинками вен, ярко выраженными жилками. Крепкая, красивая, с длинными ровными пальцами. Эта рука забрала лежащие перед ней приборы таким обыденным жестом… так по-домашнему легко и заботливо… словно в этом нет ничего особенного, и данный ритуал проделывался каждый день. Элиза затаила дыхание, наблюдая, как он кладет всё в раковину.

Видеть его в ипостаси простого смертного — что-то нереальное. Этот потрясающий мужчина так умело сочетает в себе столько всего…

Ну как его можно не любить?..

Девушка бесшумно поднялась. Обогнула стол. Приблизилась к нему со спины. Обняла за талию. Легла щекой на область между лопатками и блаженно выдохнула.

— Я люблю тебя, — призналась свободно, честно, обнаженно.

Ты даже не представляешь, как сильно я тебя люблю. До колючей боли в груди. Я не знаю, как можно любить так.

Он замер. А она услышала, как сильнее забилось его сердце за грудиной. Мощно и гулко.

А потом Рома обернулся, высвобождаясь. И блестящими глазами прошелся по её лицу, следом нежно пленяя и дотрагиваясь большими пальцами до скул.

— Я хотел поговорить… Но, видимо, нам всё-таки надо кое-что исправить. Для начала…

Элиза молча согласилась. Позволила отнести себя в спальню, зная, что та не осквернена присутствием другой женщины, как в его квартире. А когда он поставил её на ноги у матраса, принялась завороженно наблюдать за тем, как Разумовский пуговка за пуговкой расстегивает на ней свою рубашку.