Мои пальцы сильнее впились в локти под толстовкой, плечи задрожали, будто я находился посреди снежной пустыни во время вьюги.

Попятился и стукнулся спиной в колонну. Вжался в нее, так, словно хотел спрятаться внутри. Правая кисть сама двинулась вдоль рукава, пальцы спотыкались о складки одежды, но в итоге достигли плеча и сжали ткань толстовки. Только толстовки. Левая поползла вверх в ту же секунду. Быстрее, проворнее. И снова толстовка и только толстовка. Сердце забилось чаще.

Я стрельнул взглядом влево. Оранжевые колонны, круглые зеркала и белая разметка. У оснований прямоугольных «атлантов» ничего не лежало. Стрельнул вправо. И снова ничего.

«Спокойно, Тео. Главное — спокойствие», — мысленно произнес я. Не будь мое положение таким плачевным, я бы усмехнулся. Будто подобные мысли способны кого-то успокоить.

В рюкзаке лежали мои вещи. То, что делало меня «мной». Избавься от них, и последней ниточкой, что удерживала меня в мире, останется имя. Жестокая шутка этой женщины. Доказательство, что она невзлюбила меня с рождения. Меня и Надю. Теодор и Надежда — герои детской одноименной сказки. Но сестре повезло больше.

Я обежал колонну, у которой проснулся. Под ногами что-то захрустело, я встрепенулся и отпрыгнул в сторону, хрустнуло еще раз, но громче. Метнул взгляд вниз.

Я стоял на осколке стекла. Они лежали на полу за колонной. Разбросанные и побитые, будто по ним кто-то прошелся. Если осколки здесь, значит, и…

Моя догадка подтвердилась. На другой стороне колонны, у основания, лежали дешевая красная зажигалка, пачка сигарет с замазанной картинкой, блокнотик с карандашиком, и самое важное — темно-зеленый рюкзак.

Я подхватил его, прижал к лицу и крепко обнял, как друга после долгого расставания. Уголки губ приподнялись в легкой улыбке. В нос ударил знакомый запах пота, молока и гнилых фруктов. Для меня он ощущался как самая приятная благовония. Будь моя кожа чувствительной, на ней бы в ту же секунду показались прыщи. Но мне все равно. С рюкзаком я справлюсь с любыми невзгодами.

С трудом отлип от него и потянул за змейку. Она заела на полпути, приложил силу, и та нехотя поддалась. Нижнее белье, паспорт, блокнот с ручкой, карта и деньги на месте. Даже кухонный нож заботливо завернули в одну из дырявых белых маек. Выхватил его и застегнул рюкзак. Накинул на грудь, боялся: будь он на спине, его легко сорвут.

Я побрел вперед под насмешливый треск люминесцентных ламп. Ступал медленно и осторожно, перед собой держал нож, сжимал ручку двумя руками.

Нужно валить отсюда как можно скорее. Без еды и воды долго не протяну. Спать здесь можно — меня никто не тронул, пока я приходил в себя. Но сомневаюсь, что Парковка — решил называть ее так — сжалится и создаст мне бутылку воды и хлеб с маслом.

Александр подставил меня с каким-то умыслом. Он не желал моей смерти, потому как исчез, только когда гибель от рук Скрытого миновала меня. Значит, Александр хотел запереть меня. В памяти ожила его история о Семье плачущей кожи, о прыще, который нельзя ни выдавать, ни оставить в покое, о мерах, чтобы мир забыл о проблеме… Черт! Мое «исчезание» играло ему на руку. Должно быть, Александр и решил запечатать меня после моих слов о поиске опоры. Подумал, что я пропаду раньше, чем умру от жажды. Пошел он к черту!

Сколько я не шел, края не виднелось: ряды парковочных мест и колонны уходили вдаль. Будто кто-то взял обычную парковку, раздвоил, склеил, снова раздвоил, снова склеил и так до бесконечности.

Я облизал сухие губы, и у следующей колонны обнаружились пять серых термосов. Что за чушь? Я подошел ближе, присмотрелся. Все примерно одинаковой высоты. На трех виднелись царапины и вмятины, а два других были целыми.

Я сжал рукоятку ножа сильнее и пошел дальше. Если Парковка — Былина, то поднимать и уж тем более пить из термосов нельзя. Александр говорил, что Былины повторяют одни и те же мотивы. А какие мотивы часто встречаются в историях про попадание в неизвестные и странные места? Отравленные припасы и еда, после которой нельзя вернуться в обыденный мир. Эти два пришли в голову почти сразу. К тому же термосы появились, когда на меня напала жажда.

Я остановился напротив круглого зеркала на колонне. Прищурился. Мое кривое отражение едва виднелось на фоне серого пола. Полупрозрачное, почти как мимолетный мираж. Будь Парковка настоящей, меня бы сбил даже самый внимательный и осторожный водитель. Больше тянуть нельзя. Раз до конца Парковки не дойти, попробую кое-что неожиданное.

Я приоткрыл рюкзак на груди и положил нож лезвием внутрь, чтобы вытащить в любую секунду. Застегнул и зажал змейкой деревянную ручку. Обхватил ее, резко вырвал оружие из «ножен». Змейка отпустила его без проблем и сама открылась, лишь бы не мешать. Отлично. Вернул оружие в «ножны» и встал под круглым зеркалом.

Оно висело довольно низко — хватит одного прыжка. Вытянул руки над собой и подпрыгнул. Пальцы ударились о краешек зеркала. Подпрыгнул вновь, ухватился, повис на «большом оке» Парковки. Оно накренилось под моим весом, но не сорвалось. Черт! Слишком крепко прикручено.

Подрыгал ногами из стороны в сторону, покачался на зеркале, как на кольцах на детской площадке. Металл завыл, перебил треск ламп. Они замолчали, не ожидая подобного поворота. И вскоре затрещали с удвоенной силой.

Мои руки заболели, и я отпустил зеркало. Перевел дух, размял пальцы и прыгнул на «большое око» Парковки. Металл завыл яростнее. Жалобнее.