«Пошла ты!» — мысленно воскликнул я.

Это наваждение Скрытого. Фальшивка, иллюзия, обман! Этого разговора никогда не было. Она бы не сказала такого… Нет. Сказала бы. Слова о моей жертве как раз в ее духе.

Пошли они все к черту!

— Я, — плюнул девушке в лицо, — обмениваю бездействие всех в этой комнате на пять минут на…

Та, что удерживала мои руки, дернулась и скрутила левую. Кость хрустнула, по телу растеклась острая боль. Две другие скрутили мои ноги — казалось, хотели выкрутить их из таза, как лампочки из цоколей. Я простонал, но не остановился:

— На свое право обещать и ваш долг за рану!

Четыре девушки отпрыгнули от меня как звери от огня. Владыка шелохнулся и замер у окна.

Я медленно поднялся на ноги. Зашаркал к клетке.

Голубь смотрел на меня с ужасом. Будто я был машиной, что неслась ему навстречу. От этой мысли на моем лице проступила улыбка. Вымученная, но улыбка.

Левая ладонь заползла в открытую клетку, как многоножка. Стоило разжать локоть, кости захрустели, а волна боли вновь накрыла меня с головой. Сволочи! Они сломали мне руку.

Пальцы сжались вокруг длинной шеи птицы, и я осторожно вытащил ее из клетки. Правой рукой нащупал в кармане отражение серебряного ножа — слава всем богам, оно не сломалось, когда меня вырвали из Зазеркалья. Я приставил лезвие к оранжевым глазам Скрытого и процедил сквозь зубы:

— Чистое серебро, ублюдок. Если… — застряли слова комом в горле. Точно. Я же обменял право обещать. — В общем, ты меня понял. Или мы уходим вместе, или вместе умираем. Выбирай с умом.

Каждое действие — обмен. Убийство налагало на убийцу долг в размере стоимости жизни убитого. Если убийца забирал жизнь не-мистика, платить долг нужно было миру. Ведь каждый человек, будь то Мирянин или Знающий, принадлежал Вселенной. Если жертвой становился мистик или Скрытый, долг появлялся перед владельцем жизни — сами убитым. Поэтому мистики нередко разделяли право на свою жизнь между теми, кому доверяли. Скрытые почти никогда так не делали. Редкие представители могли пойти на такой шаг, но из отчаяния, нежели по доброй воле. Они делили право между мистиками, чтобы, когда те умирали, оно возвращалось.

Я двинулся по коридору и остановился перед входной дверью.

— Блядь! — вырвалось у меня. Дверь закрыта. — Когда пройдут пять минут, твои рабы не двинутся с места. А кто-то из них откроет мне дверь.

Так и произошло: одна из девушек выпустила меня на лестничную клетку. Я вышел боком, чтобы не терять из виду пешек Скрытого. Спускаться боком по лестнице оказалось той еще задачкой, но я справился.

На улице под палящим солнцем меня встретила Надя. Она возилась с мешочком размером с ее ладонь. Рядом виднелись черные следы от взрывов.

— Ни хрена себе, — протянула она. Ее теплый взгляд смерил меня с головы до ног, и боль слегка отступила. — Выглядишь так, словно прошел через бойню.

— Идем, — сказал я и захромал в сторону своего дома. — Мне нужна твоя помощь.

— Постой. Я вызвала полицию и должна ее встретить, поэтому…

— До сюда полчаса езды. Нам нужно запереть черта.

— Это он? — поравнялась со мной Надя и ткнула пальцем в голубя, у головы которого я до сих пор держал отражение ножа. — Вроде голубь как голубь.

— Это он, — прорычал я. — Пойдем. Сотрешь у меня в квартире круг, чтобы я занес его. А затем замкнешь контур.

— Дашь ему летать по квартире?

— Нет. Думаю, запру в ящике.

???

За окном солнце давно спряталось за горизонтом. Свет фонарей у дороги не долетал до окна на восьмом этаже, а в спальне одинокая лампочка явно не справлялась. Казалось, ее накрыла полупрозрачная пелена. В комнате было светлее, но стоило занести внутрь чертову клетку, свет померк, а воздух отравили запахи гнили и смерти.

Я сидел на кресле и прожигал взглядом закрытую клетку. Надя принесла ее из поместья. В детстве у Кати был попугайчик с зеленым окрасом. Помню, как ворочался в кровати до глубокой ночи, ждал, пока крикливая птица не замолчит на часа два, и все повторялось. Конечно, с годами сил у попугая поубавилось, и мои ночи украсила безмятежная тишина. Но я до сих пор иногда слышал чириканье Катиной птицы в кошмарах.

И сейчас в ее клетке сидело нечто пострашнее беспокойного попугая.

— Ты не победил, — злостно прошипел черт из-под черного покрывала. — Они все еще мои. Все еще принадлежат мне. Они…

— Мара, — устало сжал я переносицу пальцами, — разрешаю один раз войти в спальню.

За спиной раздались шепотки на неизвестном языке. Следом забарабанили детские шажки. Сначала одиночные, а затем всей толпой. Будто дюжина детей бежала со двора на обеденный зов. Справа в боковом зрении высунулась бледная ручка, секунду спустя из нее выросло тельце в белом кружевном платье. Шея заканчивалась половиной головы — кроме нижней челюсти ничего не виднелось. Девочка шагнула к краю стола, подпрыгнула, ухватилась пальцами и подтянула себя, будто весила не больше пушинки. По высоте она едва-едва не доставала до верхушки клетки — слегка меньше метра. Девочка встала рядом и повернулась на меня.