— Выкинь его, — сказала мара. Ее голос напоминал звук песка, что течет сквозь пальцы. На каждом слоге челюсть у девочки дрожала, язык подскакивал, как угорь на раскаленной сковороде. — Или убей.

— Пока не могу, — поморщился я от боли в шее.

Бинты ужасно натирали. Из-за них я горбился во время ходьбы. И только на стуле и кресле распрямлялся.

Когда мы с Надей зашли в квартиру и заперли черта в холодильнике — другой клетки, которую не открыть изнутри, не нашлось — я поехал в больницу, где мне наложили гипс и зашили порезы на груди и животе.

От толстовки остались лоскуты, но выкидывать ее не спешил. Мы вместе прошли через многое. Может, зашью дыры, соберу кусочки. Может, еще получится «оживить» ее. Но позже. Сейчас же я сидел в одних джинсах.

— Мне нужно, чтобы ты убила его, — сказал я. — Но только если один из фанатиков вломиться в квартиру.

— Хорошо, — слишком легко согласилась мара, и я уже подумал, что ее подменили, как она добавила: — Плати. Я великодушно подскажу, на какое предложение соглашусь.

— Давай, — вздохнул я.

— Когда до твоего дня рождения останется неделя, ты отпустишь меня.

— Я никогда…

— На иное не согласна, — отрезала мара. — Или так, или живи в страхе, что в один день его куклы ворвутся в квартиру и покалечат тебя.

Я цокнул. Убить Скрытого я не мог из-за неоправданного риска — мало ли что он заготовил на случай смерти. Поэтому мне остались только угрозы. И порой они работали не хуже увечий. Даже сейчас угроза смерти удерживала черта от штурма квартиры.

— Ладно. В обмен на… — сказал и осекся. Мой язык скользнул меж зубов, и я прикусил его. Во рту растекся медный вкус крови.

— Ха! — гаркнул черт. — Мальчонка обменял право обещать! Сученыш украл у меня карму!

Тот отчаянный обмен не был равным. Мое право стоило больше пяти минут бездействия, хоть и ненамного.

— Тогда скрепим договором, — спокойно объявила мара.

Я вытащил из рюкзака блокнот и выписал в него предложение мары и свое. Занес кончик ручки, чтобы подписать, но меня прервали.

— Нужна кровь, — сказала мара. — Или то, что содержит твое «я».

Правая рука сразу потянулась к отражению ножа в кармане джинсов. Вытянул его, положил на стол и провел указательным пальцем по лезвию. На подушечке осталась красноватая линия. Первая капля не заставила ждать.

— Твоя очередь, — протянул я листок маре, когда поставил на него кровавую подпись. Захотелось разрядить обстановку, поэтому неловко произнес: — Чувствую, что заключаю договор с дьяволом.

— Человеческие сказки придумали не на пустом месте, — сказала мара. — Мне нужно разрешение, чтобы поставить подпись на твоем листе.

— Разрешаю.

И она ткнула пальцем рядом с моим отпечатком и отпрянула. Я взял договор, присмотрелся. Ее подпись выглядела как кружочек серой пыли.

— Береги его, — предупредила мара. — Если нарушишь условия договора, последствий не избежать.

— Хотелось бы знать каких, — выдохнул я.

— Ценность твоих договоров упадет до нуля. Не страшно. Но Скрытые не жалуют таких… изгоев. Нарушение условий договора считается плохим тоном. Как среди мистиков, так и Скрытых. Хочешь испортить отношения со всеми Скрытыми сразу — разорви договор. Не буквально.

— Мда. Хуже и не придумаешь.

— Будь осторожен. Главный враг любого мистика — он сам.

С этими словами она разлетелась на серые клубы, осыпалась песком на пол и потекла мне за спину, к двери в коридор.

Я поднялся с кресла и поднял клетку за крючок со стола.

— Эй, ты! Ты еще вернешься ко мне! Еще будешь умолять, чтобы стать моим рабом! Те годы жизни все еще у меня!

— Да-да, — устало промямлил я.

Оставил голубя на кухне, чтобы он не разбудил меня ночью, вернулся в спальню и грохнулся на кресло. Подмывало: упасть на кровать и отправиться в мир снов. Но завтра меня не ждало ничего хорошего. Завтра заседание Совета. Завтра решится моя судьба. Я не волновался. В разуме не осталось места для страха и беспокойства. Все вытеснила дикая усталость. Веки налились свинцом, а конечности сделались ватными.

«Рано, — растормошил я себя. — Нужно еще кое-что проверить».

Я сгорбился над блокнотом. После выхода из пятиэтажки меня не отпускали слова черта.

Внизу листа я накалякал: «Долг миру»; вверху: «109 лет». Я должен был сделать так с самого начала. Еще когда только прочитал про долг. Но почему-то я поверил этой женщине.

Прочертил линию, и… чернила истончились, высохли. Под рукой не нашлось линейки, но готов поклясться — линия оборвалась ровно на середине листа.

С губ сорвался нервный стон.