Когда первый мороз по спине утих, я попытался разобраться, что я чувствую, когда снова вижу Витьку. Чувства получались смешанные. С одной стороны, мои прежние симпатии никуда не делись — повторюсь, слишком многое мы пережили вместе, слишком многое делили пополам — и хорошее, и плохое. Просто так эти вещи не выветриваются, чем бы отношения ни закончились. Но с другой стороны, я ведь уже знал, что этот человек в будущем кардинально изменится и превратится в законченного козла и подонка.

Перед глазами замелькали последние воспоминания той, прошлой жизни из будущего. Я лежу в кислородной маске в больнице, а надо мной склонился Витька, скаля свое искаженное злобой лицо. «Ты мне, сука, со своим боксом сына угробил!», — отчетливо шипит он мне сквозь зубы. «Ты — вымирающий динозавр, таким, как ты — уже не место в этом мире!». Кто бы мог подумать, что вон тот милый и талантливый юноша со временем превратится в такого сумасшедшего монстра, убивающего друзей просто от бессильной злобы!

В голове мелькнула предательская мысль: «А может быть, в этой-то жизни как раз и можно попытаться спасти Витьку, направить его на истинный путь? Отвадить от дурной компании, как-то увлечь следом за собой… Глядишь, потом я отправлюсь на Олимпиаду-80, а он — на какую-нибудь еще, он же действительно подавал большие надежды! А потом мы спокойно будем делать каждый свою карьеру, никто никому не будет мешать и поджигать залы другого, и мы проживем совсем иную жизнь. Ведь это же возможно, просто нужно с ним снова подружиться и вести себя чуть по-другому!»

Но я почти моментально отмахнулся от этой идеи. У каждого свой путь и своя судьба. Не стоит лезть и пытаться переделывать чью-то судьбу, если тебя об этом не просили. Выйдет себе дороже, к тому же человек не сможет пройти тот путь, который ему пройти необходимо. А потом, у меня в этой жизни были свои цели и задачи. И отвлекаться от них на то, чтобы переделывать Витькину жизнь, я не буду. Мне дан второй шанс — может быть. это вообще единственный шанс из миллиарда! — и упустить его я не имею права. Вот если получится как-то помочь ему, что называется, «по пути» — тогда другой разговор.

А вот что действительно было бы интересно попробовать — так это улучить момент и поговорить с ним. Наверняка в этой жизни мы еще не знакомы… да точно не знакомы — откуда бы? Ведь я нынешний начал заниматься боксом всего несколько месяцев назад, и это был уже тот я, который переселен из другого времени. А прежний Миша с ним никак и нигде пересекаться и не мог. Вот был бы я прежним…

«Но если здесь есть Витька Ермолин, значит, где-то неподалеку могу быть и я тогдашний!» От этой мысли меня снова продрал озноб. Я завертел головой в надежде отыскать в толпе юного прежнего себя. Ведь если это так, то, чем черт не шутит, можно будет пообщаться с собой и дать самому себе какие-нибудь ценные советы! Уберечь от ошибок, предостеречь от неправильных поступков и ненадежных друзей… А прежде всего — посоветовать держаться подальше от дружка Витьки. С такими друзьями, как говорится, и врагов-то не надо. И уж точно не нужно пытаться с ним дружить и задабривать, глупости это все — такие люди добра никогда не оценят.

— О! Сенька! Здорово! Сколько лет, сколько зим!

От моих захватывающих размышлений меня отвлекли чьи-то возгласы, обращенные к моему приятелю. Я обернулся на звук и увидел нескольких баянистов в народных костюмах, которые бросились навстречу Сене, проходящему неподалеку от меня. Сеня демонстративно отвернулся и хотел было уже пройти мимо музыкантов, но один из них хлопнул его по животу и что есть мочи закричал:

— Пузо! Ты чего мимо старых друзей проходишь?

Таким бордово-красным я Сеню не видел еще никогда — ну разве что в тот момент, когда он, завернутый во все, что можно, сгонял вес перед выступлением в Раменском.

— Оба-на! — заржал Шпала. — Сень, а ты чего у нас. Гармонист, да?

— Мимо тещиного дома я без шуток не хожу! — фальшиво пропел Колян, и вся боксерская динамовская компания разразилась диким гоготом.

Частушку в Союзе знали ещё до знаменитой песни Сектора газа.

— Сам ты теща, — стыдливо буркнул Сеня.

— Так, пацаны, хорош на своего-то накатывать! — вмешался я, глядя, как динамовцы вовсю ухахатываются над открывшимися подробностями Сениной биографии. — Не всем же только морды бить всю жизнь, некоторые еще и искусством занимаются. Да, Сень?

— Да я это… — все еще смущенно бормотал Сеня. — Я просто в музыкалку ходил, по классу баяна. В общем, если бы не лагерь и не бокс, я бы сейчас, скорее всего, был с ними и выступал здесь на концерте, а не на ринге.

— Н-да? — недоверчиво переспросил Шпала. — Слушай., а как же ты этот самый, как его… баян, во! Как ты его держал-то? Ты же когда в лагерь приехал, у тебя такое пузо было, что баян-то, наверное, только сверху на него можно было ставить!

И в этот момент случилось то, чего я меньше всего ожидал. Сеня, наш добрый и застенчивый Сеня, который зачастую стеснялся даже как следует ответить какому-нибудь хаму, стиснул зубы, с лицом киборга подошел к одному из баянистов и тоном, не терпящим возражений, потребовал: «Дай сюда баян!». Тот от неожиданности отдал ему баян, а Сеня молниеносно (помнят, как говорится, руки-то!) надел его на себя и прямо стоя блестяще исполнил свою, видимо, любимую народную песню «Ах вы сени мои, сени, сени новые мои».

— Ничего себе, Пузо, — восхищенно открыл рот баянист, одолживший Сене инструмент. — Да ты как будто и не бросал ничего! Честно скажи, занимаешься?

— Да где я заниматься-то буду, в спортзале, что ли, — довольно произнес Сеня, снимая баян и отдавая его владельцу. — И это, хватит меня Пузом называть! Ты что, не видишь, что у меня уже фигура другая?

— Ну и чего? — как-то странно отозвался баянист. — Все равно ты для всех Пузо, тут уж ничего не поделаешь! И заметь, вышло все, как я и говорил — ты слинял куда-то в сторонку, а на сцене солирую я!