— Раз эсты половину добычи поперед посулили, то и мы с тобою так тоже поступим, как только наши люди все соберут. Тебе самое ценное отдам, в Псков отвезешь, как свою собственную добычу. И как мой дар своему князю — за его храбрых ратников, что пали в ночной битве. Поверь — эта победа дорогого стоит, воевода, а посему и награда должна быть достойной.

Лембит прошелся по шатру фогта, который по праву считался его собственным трофеем, как и все вооружение, конь и имущество убитого им в схватке предводителя крестоносцев. И не важно, что не на мечах бились, а «огненным шаром» того завалил — все видели, что сражались один на один, а в таких поединках победитель получает полное право «наследования» на все, что имелось у побежденного. И потому у воеводы не было на этот счет никаких возражений — какая может быть «половина» в личной княжеской добыче. Да и иронии в голосе Всеслава Твердятовича уже не слышалось, когда именовал его князем — этот титул у русичей носили только потомки легендарного Рюрика, у прибалтийских язычников так с усмешкой называли «военных предводителей», командовавших племенным ополчением. А тут само слово «князь» уже произносилось так же обыденно, словно «новоявленная реинкарнация» Лембиту таковым и была по своему «природному» положению. И то весьма многозначительный симптом.

— Владимиру Мстиславовичу мое послание отвезешь — собственноручно написанное, пусть иначе составленное, чем вашими монахами то принято. Могу и на тевтонском отписать, вот только трудно перевести будет. Или на местном диалекте — но тут толмача совсем не найдете.

— Так нет же у здешних племен письменности?! Даже по-нашему слишком немногие пишут, и по-латински тоже…

— Будет у них своя письменность, и скоро будет, я сам все составлю, — тихо произнес Шипов, и видимо настолько серьезно, что русский воевода поверил сразу и безоговорочно, по глазам было видно.

— А пока на своем напишу, как слышу русскую речь, такими буквицами и отпишу. Тебе же дарую все то, что принадлежит двум поверженным рыцарям и их свитским людям, оруженосцам и слугам — то будет доля твоя и твоих людей в этой победе. Коней добрых три захвачено в твою долю, доспехи, и прочее, включая палатки с имуществом. Себе же возьму все то, что было у кнехтов и талабов, и самих пленников, кому повезло в живых остаться. А все это — уже мое, — Лембиту провел рукой по шатру командора, как бы показывая свои справедливые притязания на имущество поверженного лично им противника. У воеводы никаких сомнений, «большими буквами» прописанная радость на лице, даже головой энергично закивал.

— Так справедливо будет, княже, щедрость твою дружинники восхвалять будут. И весь Псков о том заговорит вскоре.

— Погоди, воевода, можно сделать чуточку иначе. В граде настоящую цену за все это не дадут, и доля семей погибших ратников будет намного меньше, чем следовало бы. Потому оружие и доспехи я у вас выкуплю, этими деньгами и немногими драгоценностями расчеты сделаете. Все остальное и коней вам и продавать не придется — самим пригодится.

Лембит чуть не улыбнулся, видя неописуемое облегчение на лице воеводы — захваченная казна считалась исключительно княжеской добычей, как и пленники. Это доля командующего войском, и в княжеском праве никто не сомневался, все честь по чести. Просто настоящую цену за оружие и воинскую оснастку в Пскове не дадут, хоть убейся, ни оружейники, ни купцы — в лучшем случае четверть, ну треть выплатят, если ущерба не будет, где ремонт и правка потребна, никак не больше. Тут каждый свой «интерес» блюдет свято, и все все прекрасно понимают.

Да и сам Лембиту отнюдь дураком не был, он уже расспросил старейшину и Калью, навел, как говорится, «справки». И сейчас показывая рукой на небольшой мешочек с монетками знал, что делает. Там была едва половина выкупа, но без обмана, все честно, согласно здешним «правилам». Воевода сразу кивнул, полностью согласный на это деловое предложение — Всеслав Твердятович считать тоже хорошо умел, не зря с торговцами дела вел, и прекрасно знал, что «половина» куда больше «трети», и тем более «четверти». К тому же настоящие рыцарские кони стоили неимоверно дорого, на таких только князьям да знатным боярам разъезжать. Вот за них «настоящую цену» платили, и даже на «лихву» не скупились.

Все остальное — несколько палаток, немудреное имущество и «чистая» одежда (отнюдь не содранная с павших) будет использовано в жизни. Тут с «потреблением» совсем плохо, ведь мелкотоварное ремесленное производство, основанное на ремесленниках, выражаясь современным для него языков, удовлетворить растущие потребности рынка просто не в состоянии. Проще говоря, во всем ощущается острый дефицит и чрезвычайной дороговизне «технически сложного» товара.

И вот этим моментом Шипов и хотел воспользоваться к своей выгоде, тут «поле не паханное» для внедрения технологий, о которых здешние люди еще не подозревают. Можно бревно расколоть, и из двух «половинок» топорами по доске вытесать — вот только не подсчитано, сколько дорогостоящего труда на это уходит, сил и времени. Но ведь лодки и прочие суда строить надобно, и в большом количестве, а потому материалы и инструмент всем настоятельно необходимы — рынок сбыта широчайший, это не зерном торговать, и не глиняными чашками, которые в любом городище десятками слепить и обжечь смогут. И проводив воеводу, он продолжил расхаживать по шатру, немного поеживаясь от накатывающего холодка — жаровня с прогоревшими углями стала остывать. Но лучше так помучится с пару деньков, чем в доме жить на городище, где все миазмами пропахло — люди со скотиной живут под одной крышей. Что печи топят «по-черному», с этим можно смириться, но невыносимая вонь раздражает (хотя сами крестьяне этого просто не замечают — привыкли к такому с детства), как отсутствие должной гигиены, хотя баней все пользуются, и вещи постоянно стирают. Так что первым делом после победы над неприятелем, старейшине указание сразу дал — одну из трех бань в городище ему под жилье отдать, жаровнями там тепло держать, но из камней и глины трубу вывести, чтобы до весны хотя бы прослужила, а там о нормальном жилье можно будет подумать…

— Ох, как хорошо, все косточки прогрел. Сходил на рыбалку, из грязи в князи выскочил, — пробормотал Лембит, растянувшись на полке — ноги приходилось сгибать в коленях. Он сильно устал за эти три прожитых в этом мире дня — первые сутки с ночи по ночь воевал, потом еще двое суток только и делал, что раненых обихаживал, антисанитария тут ужасная, медикаментов никаких нет, раны у людей в ужасном состоянии — колотые, рубленные, резанные. И он стократно поблагодарил мысленно отца, что ведущим хирургом работал в университетской клинике, преподавая при этом студентам, и хотел, чтобы и он по его стопам пошел, медициной всерьез занялся. Он и сам так думал, даже три курса закончил, но потом понял, что это не его «ремесло», не по душе смотреть на страдания людские, а должным цинизмом, что свойственен людям этой профессии, не обзавелся.

Потому выбрал производство, причем химическое — по дедовским стопам пошел, тот в Сланцах сланцами занимался — вот такой каламбур. В Эстонии с работой по этому профилю туго, только терриконы «отработки» возвышаются рукотворными горами достаточно приличной высоты, зато на восточной стороне есть город, где народа столько же проживает, сколько во всех трех прибалтийских республиках, вместе взятых. И после бегства работу по душе и средствам быстро нашел, но теперь пришлось отцовское «ремесло» вспомнить, да знания обновить полузабытые на практике, еще какой практике — он просто очумел за эти дни, и сейчас осознал насколько устал, да что там — полностью вымотался, фактически сил лишился.