– Нет, Орри… – Мадлен выдернула руку, в глазах ее вспыхнул гнев, но потом, словно испугавшись, она бросилась к нему и порывисто обняла. – Неужели ты не понимаешь, что мы не должны заходить так далеко? Никогда! Это не меньший грех, чем если бы мы убежали вместе.

Орри снова прижал ее к себе, осыпая жаркими поцелуями ее глаза, волосы и теплые уголки губ.

– Ты ведь тоже хочешь заняться любовью, не отрицай. – Его объятия стали смелее, и, хотя он сам изумлялся собственной дерзости, ему казалось совершенно естественным, что ему хочется прижимать к себе бедра любимой женщины и целовать ее снова и снова, когда его сжигает огонь желания.

– Я и не отрицаю. Я хочу этого больше всего на свете. Но мы не должны.

– Не понимаю, – сказал Орри, отпуская ее.

Она резко отбросила назад прядь блестящих черных волос, упавшую на лоб, и снова улыбнулась, на этот раз с грустью.

– Как тебе меня понять, если я и сама не до конца себя понимаю? Да и сможет ли кто-нибудь понять? Я знаю одно: маленький грех еще можно перенести, но большой – нет.

– Если мы не можем жить вместе и не можем любить друг друга по-настоящему, что нам остается? – мрачно спросил Орри.

– Мы можем… – Мадлен глубоко вдохнула, готовясь встретить его усмешку, ее голос слегка окреп. – Мы можем вот так встречаться здесь время от времени. Разговаривать. Пусть недолго, но держать друг друга за руки, обнимать. Это сделает мою жизнь хоть немного терпимой.

– Мадлен, но это же все равно измена.

– Но не прелюбодеяние.

– Мне казалось, это одно и то же.

– Не для меня.

– Слишком тонкая грань. Не думаю, что кто-нибудь посторонний ее бы заметил.

– Ничего не поделаешь. Разве любовь вообще можно понять со стороны?

Орри сжал губы и, резко встряхнув головой, вышел из-под деревьев к краю болота. Дождь по-прежнему моросил. Значит, она предлагала ему сохранить отношения, но играть он должен по ее правилам.

Он прошел так далеко, насколько только мог, и остановился, лишь когда земля захлюпала под ногами. Его длинные шаги оставили позади полосу примятой травы. Обернувшись, он посмотрел на нее; в густой бороде поблескивали дождевые капли.

– Такие условия очень тяжелы для меня. Я слишком сильно хочу тебя. Не уверен, что смогу выдержать постоянное искушение.

– Но разве немного любви не лучше, чем ничего?

«Нет!» – чуть не выкрикнул он.

Мадлен медленно пошла к нему. Дождь портил ее платье и прическу, но она все равно была самой прекрасной женщиной в мире, и Орри не мог отказаться от нее, пусть даже ее требования были столь же мучительны, как и причина, породившая их.

Мадлен остановилась рядом, глядя ему в глаза:

– Разве не так, Орри?

– Так, – кивнул он с печальной улыбкой.

Она радостно вскрикнула и прижалась к нему. Он обнял ее, но улыбка оставалась грустной.

– Боже, как бы мне хотелось, чтобы тебя воспитали ветреницей, а не порядочной женщиной!

– Иногда мне и самой этого хочется.

Они засмеялись, и от этого обоим стало немного легче. Держась за руки, они вернулись к деревьям, нашли сухой уголок, сели там и проговорили почти час. Орри с тревогой заметил, что чем чаще они будут встречаться, тем больше вероятность, что их тайна раскроется. Мадлен ответила, что охотно готова рискнуть. А потом они снова обнимались и целовали друг друга.

Прежде чем Мадлен собралась домой, они в нескольких торопливых словах договорились о будущих свиданиях. Орри по-прежнему считал, что соглашаться на такое добровольное самоистязание было сущим безумием. Они оба хотели физической близости, и отказ от нее мог привести к неловкости в их отношениях, которая будет только расти, если эти встречи продолжатся.

И все же, стоя у руин церкви и провожая Мадлен взглядом, он вдруг открыл в себе новое, прежде не испытанное ощущение. Да, он по-прежнему болезненно переживал, что не смог обладать любимой женщиной, но каким-то удивительным образом это вынужденное самоограничение делало его чувства к Мадлен только сильнее и глубже.

Поезд шел все дальше на север, а Джордж никак не мог забыть глаз Приама. Он сидел у окна и, уперев подбородок в ладони, смотрел на проплывающую мимо реку Делавэр, но перед его мысленным взором то и дело всплывало лицо беглого негра.

В мутных сумерках падал снег, снежинки таяли, едва касаясь земли или оконного стекла. Джордж смертельно устал от долгого путешествия с бесконечными пересадками с одного поезда на другой. Еда в станционных ресторанах плохо действовала на его желудок, а последнюю сотню миль он еще и мучился от жары, потому что другие пассажиры требовали, чтобы проводник постоянно подбрасывал дрова в печь в начале вагона.