Джордж с облегчением хлопнул друга по плечу:

– Конечно хочу! Я напишу тебе, когда будет назначена точная дата.

– Прекрасно. Хорошей тебе дороги… И передавай привет родным.

– Передам, Орри. Спасибо тебе.

Кондуктор попросил его сесть в вагон. Вскоре Джордж уже махал рукой, стоя в дверях отходящего поезда. Орри замахал в ответ, снова держа в руке револьвер. Через некоторое время окутанный дымом и паром состав въехал в лес, и Орри скрылся из вида.

Джордж взял саквояж, прошел в вагон и сел у окна, глядя на пробегающие мимо сосны. Время от времени деревья расступались, открывая лежащие за ними огромные тростниковые болота. Но перед глазами Джорджа стояла совсем иная картина. Он никак не мог забыть выражения обреченности, которое появилось на лице Приама, когда его выволакивали из товарного поезда.

Приаму грозило жестокое наказание только за то, что он стремился к свободе. К той самой свободе, которой Орри наслаждался просто потому, что родился белым. Джордж никогда не считал себя защитником черной расы, но теперь все больше склонялся к тому, что может им стать, особенно если речь шла о свободе. Почему не у всех людей есть на нее право? Особенно в Америке?

Он искренне надеялся, что Юг действительно со временем решит свои проблемы, как утверждал Орри. Ведь если этого не произойдет, остальная часть нации будет вынуждена принять меры. И только теперь Джордж впервые по-настоящему понимал почему.

Прошло несколько дней. Мадлен Ламотт стояла перед зеркалом в полутемной гардеробной и смотрела на себя. Даже легкое прикосновение причиняло ей боль. Но это была не физическая боль. Всем своим существом она ощущала невыносимое одиночество и огромную жажду любви. Чем дольше она жила в Резолюте, тем больше чувствовала себя птицей, запертой в клетке.

Она крепко обняла себя за плечи, как будто это могло помочь избавиться от гнетущей тоски. Еще несколько секунд постояла так, откинув голову назад и закрыв глаза, но горечь не отступала. Снедаемая отчаянием, она прошла через огромную спальню и вышла на террасу второго этажа, вздрагивая от вечерней прохлады. Из здания кухни доносился аппетитный запах жареной дичи, которую обычно готовили к субботнему обеду. Значит, завтра суббота? Дни больше не имели для нее особого значения, все они были похожи один на другой, и каждый новый день становился тяжелым испытанием.

Как бы ей хотелось, чтобы мамушка Салли была сейчас рядом! Но ее милая старушка вернулась в Новый Орлеан, чтобы заботиться об отце Мадлен в его последние дни. А после его смерти, будучи скорее вольнонаемной Николя Фабрея, чем его рабыней, решила не возвращаться в Южную Каролину. Мадлен прекрасно понимала ее – даже несколько месяцев, проведенных в доме Ламотта, дались мамушке Салли с большим трудом. Она совершенно не выносила в людях надменности и злобы, а Джастин и почти вся его семья обладали этими качествами в полной мере.

К счастью, Мадлен все же удалось найти женщину, которая со временем могла бы занять место ее любимицы. Это была красивая мулатка из домашней прислуги, чуть старше двадцати лет. Они с Мадлен отлично ладили друг с другом и вскоре даже стали почти подругами. Нэнси уже дважды приносила своей госпоже устные послания из Монт-Роял.

Оба раза послания были краткими: «Церковь Спасителя», и еще день и время. Ничьи имена вслух не произносились, и служанка ни в первый, ни во второй раз не позволила себе даже намека на лукавую улыбку. Ее взгляд выражал лишь сочувствие и понимание.

Мадлен никогда не спрашивала, как именно рабы с разных плантаций передают друг другу послания, всецело полагаясь на их осторожность. Ничего другого ей не оставалось. Отведя Нэнси роль посредника, она просто вынуждена была доверять ей.

Ответных посланий она не передавала и к церкви тоже не приходила, хотя и изнемогала от желания увидеться с Орри, снова обнять его и поцеловать. Стоя на веранде, Мадлен вдруг поняла, что из кухни не доносится никаких разговоров, хотя рабы все еще находились там. Она терялась в догадках, чем вызвана такая необычная тишина. Неожиданно из конторы – небольшого строения, где Джастин проводил много времени, – послышался какой-то шум. Звук очень напоминал тот, с каким кожаная плетка бьет по голой спине.

Следом за этим звуком вечернее безмолвие нарушил еще один. Это был протяжный стон. Джастин избивал кого-то из рабов. Такое уже случалось.

Чувствуя отвращение и вместе с тем непреодолимое любопытство, Мадлен осторожно спустилась вниз и прошла через холл, на стене которого висела старая зазубренная сабля. Эта сабля принадлежала Ламоттам несколько поколений. Джастин говорил, что кто-то из его предков держал ее в руках еще во времена Войны за независимость, сражаясь бок о бок с самим Томасом Сантером.

Выскользнув из дому, Мадлен быстро пробежала по дорожке, ведущей к зарослям кустарника, которыми было окружено здание конторы. Проходя мимо кустов, она услышала новые удары хлыста и новые крики. А потом раздался хриплый голос Джастина:

– Мой брат утверждает, что в ту ночь, когда сбежал ниггер Мэйнов, кто-то с нашей плантации помогал ему. Кто это был, Изикиел? Отвечай!

– Я не знаю, мистер Ламотт! Богом клянусь, не знаю!

– Врешь! – Джастин снова ударил раба, тот взвыл.