Завтра он наконец должен был прибыть в Лихай-стейшн. На ночь он предполагал остановиться в той же гостинице, где всегда останавливались Хазарды, приезжая в Филадельфию, а утром собирался сесть на местный поезд и, оказавшись дома, начать деликатную работу по подготовке родных к его женитьбе на католичке.

Он снова подумал о Приаме. После чего его мысли по вполне понятным причинам не могли не обратиться к Орри и всей его семье. В каждом из Мэйнов, даже в нерадивом кузене Чарльзе, он видел что-то привлекательное, но оттого, что они ему нравились, он только еще больше мучился уже знакомым ему чувством вины и собственной беспомощности. Волею обстоятельств и в неменьшей степени личного выбора Мэйны были слишком сильно вовлечены в такую часть американской жизни, как рабовладение.

Поезд замедлил ход, с пыхтением проходя мимо хибар и обветшалых домов, и наконец дополз до станции. Крыша над платформами скрывала почти весь дневной свет. Вместо снежинок мимо окна полетели искры из паровозной трубы. Пассажиры встали, собирая вещи. Их отражения мельтешили в закопченном снаружи стекле. Но Джордж видел только Приама.

С рабством необходимо было покончить. Остановка Джорджа в Южной Каролине убедила его в этом. Но достичь этой цели было нелегко. Слишком много препятствий стояло на пути. Традиции. Гордость. Экономическая зависимость от рабства. Непропорционально огромное влияние малого числа семей, владевших большинством рабов. И даже Библия. Как раз перед тем, как Джордж уехал с плантации, Тиллет процитировал ему Писание, чтобы доказать справедливость погони за Приамом. Бегство было откровенным неповиновением, а ведь в третьей главе Послания апостола Павла к колоссянам сказано: «Рабы, во всем повинуйтесь господам вашим по плоти…»

Разрушение такой своеобразной системы, как рабство, требовало гибкости, доброй воли и прежде всего решимости увидеть результат. В Монт-Роял Джордж ничего такого не заметил.

Он снова подумал об Орри. Если он все-таки решит встать на этот нелегкий путь, их дружбу ждут серьезные испытания, а Джордж не хотел терять друга. Но когда он умолял Орри освободить Приама, тот ответил ему вполне определенно: Джордж не должен больше вмешиваться, если хочет спасти их дружбу.

Но насколько крепкой была их дружба? Смогут ли они сохранить свою привязанность друг к другу, зная, что расходятся в самом главном вопросе человеческой свободы? Смогут ли устоять перед той напряженностью, которая наверняка будет только расти?

Орри говорил, что их дружбе ничто не угрожает, если не затрагивать тему рабства. Однако заявление уже больного и ожесточенного старины Кэлхуна о том, что отделение – это теперь единственный выход, пусть косвенно, но совершенно определенно опровергало это утверждение.

Джордж был убежден, что поиск решения этой огромной проблемы должен лечь на людей, подобных Мэйнам. Даже если южане были не единственными виновниками ее возникновения, они делали все, чтобы она сохранялась, и именно они обязаны предпринять шаги по ее искоренению. Северян же он считал абсолютно непричастными и снимал с них какую-либо ответственность. Во всяком случае, так он думал, когда шагал по платформе с саквояжем в руке.

К счастью, место в гостинице нашлось, хотя Джордж и не заказывал комнату заранее. Когда он расписывался в книге посетителей, портье вкрадчиво произнес:

– Полагаю, у нас остановился еще один гость из…

– Джордж, это ты?

Голос, раздавшийся за спиной Джорджа, заглушил последние слова портье: «…вашей семьи». Обернувшись, Джордж увидел молодую женщину, шедшую ему навстречу; на ее муфте и меховой отделке шляпки поблескивали бриллианты тающих снежинок.

– Вирджилия! – улыбнулся он. – Вот так встреча! Не ожидал тебя увидеть.

От волнения Вирджилия раскраснелась, и ее угловатое лицо стало почти хорошеньким. Джордж заметил, что за время его отсутствия сестра довольно сильно располнела.

– Я сняла тут комнату, потому что сегодня остаюсь в городе, – выпалила она на одном дыхании.

– Одна? И для чего же?

– У меня будет первое публичное выступление на собрании, организованном нашим обществом.

– Погоди-погоди, – покачал головой Джордж. – Что-то я не пойму. Каким еще обществом?

– Обществом противников рабства, конечно. О Джордж, я так волнуюсь… Эту речь я писала и заучивала несколько недель. – Она схватила его за руки, ее пальцы были ужасно холодными и твердыми. – Я совсем забыла, что ты должен вернуться сегодня или завтра. Тебе непременно нужно пойти на собрание и послушать меня! Правда, все билеты давным-давно проданы, но я уверена, что смогу провести тебя в ложу.

– С удовольствием пойду. Домой я еду только утром.

– Чудесно! Ты не хочешь сначала поесть? Я сама не могу – слишком волнуюсь. Джордж, я наконец нашла дело, в которое смогу вложить все свои силы!

– Рад это слышать, – кивнул Джордж, когда они уже поднимались по лестнице следом за портье, который нес саквояж Джорджа.

«Ты нашла себе дело, потому что не можешь найти жениха…» – подумал он и тут же мысленно отругал себя за такое бессердечие. Пусть они с Вирджилией никогда не были близки, но ведь она его сестра. Наверное, он просто устал или его немного раздражала ее неуемная восторженность.

– Это очень важное дело, хотя Орри Мэйн наверняка так не считает. Если честно, я просто не понимаю, как ты можешь общаться с такими людьми.

– Орри мой друг. Давай не будем его обсуждать, договорились?

– Но это невозможно. У них есть чернокожие рабы.

Джордж сдержал резкий ответ и подумал о том, как бы помягче отказаться от приглашения сестры провести вечер вместе. Позже он очень пожалел, что не сделал этого.

Зал вмещал около двух тысяч человек. Все места были заняты. Мужчины и женщины стояли в боковых проходах и сзади за рядами. Были здесь и дети, и несколько хорошо одетых чернокожих. Расставленные повсюду коптящие лампы отбрасывали вокруг мутный зеленовато-желтый свет.