Когда отъехали от замка, выйдя из-под защиты крепостных стен и склона горы, на открытом месте сделалось промозгло, поскольку налетел морозный ветер. И я поежился в своей трофейной французской шинели с меховым подбоем, ранее принадлежавшей все тому же полковнику Ришару, думая о том, каково было солдатам Суворова переправляться в высокогорье через вечные снега Альп. Ведь, кроме плаща из сукна, называемого епанча, у суворовских солдат никакой теплой одежды не имелось. А регулярное зимнее обмундирование появилось только после того героического похода.

Правильно восприняв сей опыт, император Павел распорядился внести изменения в вещевое довольствие армии и снабжать в холодное время солдат шинелями, тулупами-душегрейками и даже валенками. Я же приказал позаботиться о том, чтобы перед дальней зимней дорогой бойцы нашей роты утеплились, насколько возможно, надев, у кого были, шинели поверх мундиров. К счастью, у французских фуражиров мы взяли в качестве трофеев немало теплых вещей. И пока я не переживал о том, что бойцы получат обморожения. Тем более, что дневная температура все еще держалась выше нуля, хотя рано утром дорожные обочины покрылись инеем, а под конскими копытами иногда хрустел лед в лужицах, замерзших за ночь.

Пустив коня в голове колонны, я мерно покачивался в седле, а за мной так же размеренно двигалась вся рота вместе с обозом. Лошади шли неспешно, шагом, приноровившись к скорости движения обозных фургонов, которая лишь немного превосходила скорость обычного пешехода. Такое неторопливое перемещение, с одной стороны, экономило силы животных. Но, с другой стороны, значительно удлиняло время нашего перехода из Гельфа в Здешов.

К тому же, равномерный лошадиный шаг действовал на людей усыпляюще. И солдаты нашей сводной роты, уставшие грузить мешки в фургоны перед отъездом и не сомкнувшие глаз за всю ночь, дремали в седлах. А я опасался за то, что кто-то из них, заснув покрепче, может упасть с лошади, создав хаос в колонне своим падением. Потому время от времени я останавливал коня, пропуская роту мимо себя, и внимательно смотрел, как обстоят дела у всадников, интересуясь, не возникло ли проблем во взводах.

— Все ли в порядке? — спрашивал я унтер-офицеров.

Они же пока отвечали односложно:

— В порядке, ваше высокоблагородие.

Если в первое время, как попал сюда, оказавшись на месте князя, меня такое обращение к себе удивляло, то теперь я уже привык и не замечал никакой странности, поскольку так здесь было предписано воинским Уставом. Хотя, к обычному ротмистру кавалерии военнослужащие обращались «ваше благородие», мне оказывали более высокую честь, называя «высокоблагородием» не только потому, что учитывали мой княжеский титул, но еще и по той причине, что мое звание ротмистра гвардейцев кавалергардов соответствовало пехотному подполковнику. К тому же, все в роте уже знали, что до попадания в плен служил я с самим Кутузовым. И это обстоятельство еще больше прибавляло мне авторитета в глазах бойцов, одновременно накладывая на меня груз ответственности за то, чтобы соответствовать образу соратника этого прославленного генерала, которого в войсках весьма уважали. Даже моравы, перешедшие к нам из армии Австрии, слышали о Кутузове только хорошее и отзывались о нем положительно.

Несмотря на уверения унтеров, что все в порядке, я все же замечал, что некоторые бойцы слишком сильно клюют носами. Понятное дело, не выспавшись ночью, они пытались восполнить сон во время движения. Но тех из них, кто пытался засыпать по-настоящему, я приказывал тормошить ради их же безопасности. В то же время, глядя на этих бедолаг, я, разумеется, понимал, что лучше всего просто дать сонным солдатам возможность нормально поспать. Но, останавливать роту ради отдыха пока все-таки не собирался. Мы и без того сильно задержались с выходом, прозевав безлюдное время, когда все еще спят. И теперь наша кавалькада ехала на виду у местных крестьян.

Ради маскировки я приказал надеть трофейные французские шинели, не поднимать флагов, не петь песен и не разговаривать, чтобы жители этой местности не поняли, что это русский отряд проезжает мимо них, выехав из Гельфа. Но местные, которые иногда попадались на пути, все равно узнавали издали бричку баронессы и приветствовали ее, снимая шапки. Даже если крестьяне и не понимали, что за отряд перед ними, то все равно, если французы их спросят, они, без сомнения, укажут направление нашего движения. А до ближайшей развилки было еще далеко.

С другой стороны, стоит только кому-то проникнуть в замок, как все выяснится. Поскольку там, в подземной тюрьме, мы, уезжая, заперли всех пленных. Конечно, оставлять живых свидетелей внутри крепости было лишним по соображениям безопасности для нашего отряда. Вот только, отдать приказ солдатам расстрелять или переколоть штыками такую кучу безоружных французов, как это предлагал Дорохов, я все-таки не решился. Но, отнюдь не из малодушия, а по той причине, что в этой реальности, как я уже понял, очень ценилось такое размытое к двадцать первому веку понятие, как «честь».

И я четко осознавал, что, умертвив пленных, я, без сомнения, лишусь своей офицерской чести. А общество отвергнет меня навсегда, как лютого преступника, совершившего тяжкое военное преступление. Мне же, наоборот, поддержкой этого общества необходимо заручиться, если собираюсь заниматься серьезными преобразованиями в своем Отечестве. Имея намерения в дальнейшем создать свою собственную общественную организацию, а, может даже, политическую партию «Союз героев Аустерлица», я твердо решил для себя неукоснительно придерживаться соответствующего имиджа морального лидера. Следовательно, я не мог позволить себе запятнать собственную репутацию.