Подхватив её прохладные ладони своими, он принялся их привычно растирать, чтобы хоть немного оттаяли и передали жизненной силы хрупкой на вид хозяйке.

— Прости, но она больше не приедет.

Голубые глаза под тусклым светом уличного фонаря блеснули удивлением. Тяжело вздохнув, Гриша опустил уже тёплые пальцы и направился в сторону небольшого дивана. Включил ночник. Разглядывая жёлтую лампу, проговорил:

— Судьба — странная штука. Ты не находишь? Со мной так точно вечно играет как кошка с мышкой, сначала дразня свободой и счастьем, а потом резко эту мечту отбирая. Ты, как никто, знаешь, что я никогда не жаловался на превратности судьбы, терпеливо снося все невзгоды. Если падал — отряхивался и шёл дальше по своему пути. Каким бы он ни был.

Грустно улыбнулся. Бухнулся тяжело на диван и, закрыв лицо руками, поник головой. Мама, не выдержав звенящего напряжения, подъехала ближе и принялась уже гладить широкими движениями по плечам и спине.

— Всё хорошо, Гришенька. Ты правильно говоришь. Ты сильный, у тебя всё обязательно получится. Хочешь, я чаю сделаю? А ты приготовишь печенье «минутку»? Наше любимое.

— Я трус, — донеслось гулко из-за закрытых ладоней.

— Нет, конечно! — возмущённо. — Откуда такие мысли? Если бы не ты, мы бы уже давно жили на улице. Только благодаря тебе часть бизнеса Павла ещё в наших руках, а у меня через неделю состоится очередная операция.

И снова молчание. Густое. Предгрозовое. И действительно Гриша через время принялся произносить страшные слова.

— Это её я вынес последней из пожара шесть лет назад…

— Не может быть! — тихо охнула мать, сразу догадавшись, о ком он говорит. Прижала испуганно руку ко рту.

— До сих пор эта картина стоит перед моими глазами, будто всё произошло вчера. Я ведь уже возвращался к выходу, полагая, что зал полностью пустой и удалось спасти всех гостей. А когда натолкнулся на её ноги, торчащие из-под балки, думал, что рухну там же, ведь первые секунды трусливо посчитал, что эта девушка уже не жилец. Она лежала словно поломанная кукла. Обездвиженная, с обугленной кожей и зияющей раной на груди. До сих пор помню ошмётки жёлтого цветастого платья на контрасте с чёрной от копоти кожей…

— Боже… — едва различимый выдох матери вместо потерянных в миг слов.

— Она была как пушинка. И подарила мне вторую жизнь, когда на моё тормошение неожиданно приоткрыла глаза.

Он отстранил руки от лица и поднял голову. В медовых радужках стояли слёзы, готовые вот-вот пролиться солёными дорожками по смуглым щекам.

— Гриша…

Он даже не попытался её остановить. Эту злую, горькую влагу. Только губы скривил в болезненном оскале, продолжая говорить.

— И вот спустя шесть лет она жива. Смеётся. Ходит на работу. Но только так и осталась цепями связана с тем роковым днём. Она боится огня. До паники. Сегодня увидев зажжённую конфорку, упала в обморок. А потом ещё пыталась убедить, что всё хорошо и она привыкла с этим жить. Как?! Как мне после этого обещать ей свою поддержку и заботу? Говорить, что защищу от всех бед. Если Лена узнает, что это по моей вине она стала калекой — никогда этого не простит.

— А ты не думаешь, что снова связываешь её цепями по рукам и ногам? — неожиданно проговорила мать, отъезжая в сторону окна. Гриша, услышав эти тихие слова, даже на мгновение застыл, настолько они обескуражили. Взглянув на его удивлённое лицо, женщина грустно улыбнулась. — Что ты так смотришь? Ну откуда тебе известно как отреагирует Лена? Почему принимаешь решение за девушку, не дав даже ей шанса на самостоятельные выводы…

— Ты не слышала, что я говорил? — отчаянно простонал Гриша, хватаясь за свои волосы. — Кто в здравом уме простит человека за то, что он сделал больно? У неё на пол грудины памятный шрам, а ты предлагаешь его снова вспороть? И кем я после этого буду? Ничтожеством! Молчать об этом? Сколько? Год? Два? Всю жизнь? Я не смогу…

— Ты поступаешь очень эгоистично, дорогой, — вздохнула мама, отодвинув занавеску и разглядывая кружащийся за окном снег.

— Ты не понимаешь! — на эмоциях выдал Гриша, вскакивая на ноги.

— Как раз таки очень хорошо понимаю, — всё так же тихо возразила женщина в ответ. — Ты же сам говорил, что она наша. А если наша, то обязательно всё поймёт.

Она аккуратно наблюдала за ним. За тем, как он долго стоял посреди комнаты в молчании, обдумывая слова и кусая губы. Было видно, что очень хочет ей верить, но страхи продолжают гнать его по ложному пути… И мама, не выдержав, произнесла:

— Собирайся.

— Куда? — недоумённо вскинулась голова.

— Мы едем к Лене.

— А ты зачем собралась?

— Ну раз сын у меня ведёт себя как мальчишка, значит, придётся вести его за ручку. На брови синяк, костяшки на руке содраны — с кем-то подрался. Девушку свою бросил одну, переживает поди сейчас дома, места себе не находит и бедная никак не может понять, в чём она провинилась. Это все разве взрослые поступки?

Она видела, как сын с упрямством поджал губы, возмущённый этой унизительной отповедью, но на удивление ничего не возразил.

— Знаешь, что хуже смерти? Неизвестность… когда не понимаешь, что ждёт впереди, и при этом никак не можешь повлиять на дальнейший ход событий. Когда ты словно теряешь почву под ногами. Поверь мне, я отчётливо понимаю, каково это.

— Я тебя услышал, — прохрипел Гриша, отводя взгляд.

— Вот и славно, — довольная женщина проехала мимо, направляясь к выходу. — Мне только переодеться, и я готова.

— Ты никуда не едешь! — возмущённо фыркнул Гриша, помогая открыть дверь и выехать в коридор, — ещё не хватало тебя ввязывать. Я сам всё решу.