Мартина и Астер начинают болтать о каких-то ребятах из их класса, а я тем временем делаю глоток коктейля. Лимонадная кислинка и пузырьки минералки на языке тоже кажутся смутно знакомыми, будто пробуждая воспоминания. Сама того не заметив, я опустошаю весь бокал.

— Вкусно, да? — спрашивает Астер, втягивая меня в разговор. — «Лимонный шприц» — фирменный напиток Джорджа Спаноса.

— Меня кто-то звал? — мы все оборачиваемся к раздвижной стеклянной двери.

Там стоит полнеющий бородач сильно за сорок. На нем клетчатые шорты для гольфа и рубашка поло цвета лайма. Малышка Джулия несколько раз радостно тявкает и спешит выбраться из-под лежанки Астер.

Пока он наклоняется, чтобы взять собаку на руки, я спешу спрятать волосы за голову и собрать их в неровную шишку с помощью резинки на запястье. Нужды в солнечных очках нет, но я все равно вытаскиваю их из сумки и надеваю. Это отец Зоуи. Я меньше всего хочу, чтобы он увидел призрака в собственном доме.

— Пап, — Астер встает с шезлонга и подходит к столику с едой. — Это подруга Мартины, Анна, — говорит она, мотнув головой в мою сторону и наполняя миску попкорном с розмарином и пармезаном.

Мистер Спанос косится на меня. Несмотря на все попытки свести к минимуму сходство с Зоуи, я понимаю, что оно никуда не делось, что сейчас он его осознает. Я несу обыкновенную чушь о том, что я — няня Пейсли, как мне нравится в Херрон-Миллс и куда я поступаю осенью. Его лицо немного расслабляется. Думаю, поток слов, хлещущий из меня, немного размывает сходство с его дочкой-отличницей.

Когда он уходит в гостиную смотреть кино с женой, я не снимаю очки. Спустя несколько минут к нам заглядывает миссис Спанос, которую я точно откуда-то помню. Наверное, видела где-нибудь в деревне. В голове всплывает мысль, что тогда у нее была другая прическа. Хотя я понятия не имею, какой она была раньше. В девять мистер Спанос заглядывает снова.

— Что-то они сегодня зачастили, — отмечает Мартина. — Впрочем, они всегда были немного…

— Склонны к гиперопеке? — смеется Астер. — Они всегда кружили над нами, словно вертолеты, но все стало намного хуже после… января.

Она умолкает.

— Это из-за меня, — брякаю я. — Я знаю, что мы до странности похожи.

Я рассказываю им о Пейсли и о том, как Эмилия позволила ей выбрать няню на лето.

— Это просто смешно! — фыркает Мартина.

— И полностью логично, — добавляет Астер. — Пейсли обожала Зоуи. Обожает.

Мы все замолкаем на пару секунд, и оговорка Астер повисает в воздухе. Ужасно об этом думать, но Астер озвучила вопрос, который, кажется, никто не хочет задать: возможно ли, что сейчас, когда прошло уже почти семь месяцев, Зоуи и в самом деле жива?

— Я скучаю по ней каждую минуту, — говорит Астер. — Думала, когда-нибудь это пройдет. Кажется, не пройдет никогда.

Мартина, не вставая с лежака, тянется к подруге и берет ее за руку. Чувствуя себя лишней, я встаю, чтобы налить себе еще «Лимонного шприца». Через минуту Астер откашливается.

— Надо было предупредить их об эффекте двойника, — говорит она. — Это моя вина.

Я чувствую ее взгляд, направленный мне в затылок.

— Когда волосы подняты, это не так заметно, — отмечает Мартина.

— Может, мне их подстричь?

— Из-за Зоуи? — спрашивает Астер. — Не надо. Это все равно что… позволить этой странности победить.

— Мне кажется, длинные лучше, — соглашается Мартина.

— Мне тоже, — вздыхаю я. — Но я готова, лишь бы вся эта странность исчезла.

Пока Мартина звонит маме, чтобы та забрала нас, за несколько минут до назначенного времени, я надеваю все еще влажные шорты и футболку, и Астер показывает мне, где находится туалет. По пути туда я чувствую чей-то взгляд.

— Анна.

Я оборачиваюсь. Из темной комнаты, которая, должно быть, служит гостиной, в ярко освещенный холл выходит мистер Спанос. Он выше, чем мне показалось сначала, а бороду не мешало бы постричь. Какой-то дикий и голодный огонек пляшет в его взгляде, который притянут ко мне словно магнитом. Я чувствую себя зверем, попавшим в западню.

— Я просто хотел сказать, что был рад познакомиться, — наконец произносит он, но в дружелюбных словах таится какой-то вызов, что-то кроется под самой поверхностью.

Я замерла на месте. Меня колотит дрожь. Но он, кажется, не замечает. Его глаза по-прежнему смотрят прямо мне в лицо.

— Как, ты сказала, твоя фамилия?

— Я не говорила, — тонко пищу я. — Чиккони.

Его плечи опускаются, словно у марионетки, которой обрезали веревочки, и он тяжело клонится набок, всем весом опираясь на закрытую дверь чулана.

— Тебе лучше уйти, — его голос спокоен, но в нем нет ни капли доброты; я слышу нескрываемую скорбь.

— Простите…

Я даже не знаю, за что извиняюсь. За страдания отца? Или за свое сходство с его пропавшей дочерью?