— Ты едешь с Буркхардтом! — живо воскликнула она. — Да, я еду с Отто, — кивнул он.

Оба помолчали. Госпожа Верагут была озадачена и начала смутно догадываться о значении этого известия. Вероятно, он хочет бросить ее, вернуть ей свободу? Во всяком случае, это была первая серьезная попытка такого рода, и в глубине души она испугалась, что не испытывает при этом волнения, тревоги и надежды, не говоря уже о радости. Он еще может начать жизнь сначала, а вот с ней все обстояло по-иному. Да, с Альбертом ей будет легче, и Пьера она сумеет привлечь на свою сторону, но она станет покинутой женой и останется ею навсегда. Сотни раз она представляла себе такой исход, и он выглядел как освобождение, как избавление; но сегодня, когда мечта могла стать явью, это вызвало в ней столь сильное чувство тревоги, стыда и вины, что она пала духом и уже ничего больше не хотела. Лучше бы это случилось раньше, думала она, в пору раздоров и бурных сцен, до того, как она научилась смиренно сносить невзгоды. Теперь же было слишком поздно и бесполезно, это была всего лишь черта под прожитой жизнью, итог и горькое подтверждение того, что утаивалось или признавалось только наполовину, во всем этом не теплилось даже слабой надежды на новую жизнь.

Верагут все понял, внимательно глядя в напряженное лицо жены. Ему стало жаль ее.

— Надо попробовать, — примирительно сказал он. — Поживите спокойно вместе, ты и Альберт… да и Пьер, ну, скажем, хотя бы год. Я подумал, что тебя это устроит, да и для детей это наверняка будет хорошо. Они ведь оба немного страдают из-за того, что… что мы устроили свою жизнь не совсем так, как хотелось бы. Да и нам самим долгая разлука многое прояснит, ты не находишь?

— Вполне может быть, — тихо сказала она. — Ты, похоже, принял окончательное решение.

— Я уже написал Отто. Мне будет нелегко уехать от вас на столь длительное время.

— Ты хочешь сказать — от Пьера.

— В первую очередь от Пьера. Я знаю, ты будешь хорошо за ним смотреть. Я не жду, что ты будешь много рассказывать ему обо мне; но постарайся, чтобы с ним не произошло то, что произошло с Альбертом!

Она покачала головой.

— Моей вины в том нет, ты же знаешь.

Он осторожно, с неловкой, давно забытой нежностью положил ей руку на плечо.

— Ах, Адель, не будем говорить о вине. Во всем виноват я сам. Я хочу попытаться загладить свою вину, только и всего. Пожалуйста, сделай так, чтобы я не потерял Пьера! Он — единственное, что нас связывает. Постарайся, чтобы его любовь ко мне не стала ему в тягость.

Она закрыла глаза, как будто хотела защититься от искушения.

— Но ведь тебя не будет так долго… — нерешительно сказала она. — А он еще ребенок…

— Разумеется. Пусть им и остается. Пусть забудет меня, если по-другому не получится. Но помни: он залог, который я тебе оставляю. И помни: чтобы поступить так, я должен очень верить тебе.

— Я слышу, идет Альберт, — быстро прошептала она, — сейчас он будет здесь. Мы еще поговорим. Все не так просто, как ты думаешь. Ты даешь мне свободу, больше свободы, чем я когда-либо имела или хотела иметь, и в то же время возлагаешь на меня ответственность, которая будет очень меня стеснять! Дай мне время на размышление. Ты ведь тоже принял решение не в одночасье, позволь и мне подумать.

За дверью послышались шаги, и вошел Альберт. Он удивленно посмотрел на отца, натянуто поздоровался, поцеловал мать и сел за стол.

— У меня для тебя сюрприз, — доверительно начал Верагут. — Осенние каникулы вы можете провести с мамой и Пьером там, где вам захочется, да и рождественские праздники тоже. Я на несколько месяцев отправляюсь путешествовать.

Юноша не мог скрыть своей радости, но он сделал над собой усилие и живо поинтересовался:

— Куда же ты едешь?

— Пока точно не знаю. Сначала я еду с Буркхардтом в Индию.

— О, так далеко! Один мой школьный друг там родился, кажется, в Сингапуре. Там еще охотятся на тигров.

— Надеюсь, что это так. Если мне удастся подстрелить тигра, я, конечно же, привезу его шкуру. Но главным образом я буду там заниматься живописью.

— В этом можно не сомневаться. Я читал об одном французском художнике, который жил где-то в тропиках, на острове в Тихом океане, кажется. Вот где, должно быть, великолепно.

— Я тоже так думаю. А вы тем временем будете развлекаться, много музицировать и кататься на лыжах. А сейчас я хочу взглянуть, что поделывает малыш. Не беспокойтесь, пожалуйста!

Он вышел, прежде чем кто-нибудь успел ему ответить.

— Иногда папа просто великолепен, — сказал Альберт, не скрывая радости. — Отправиться в Индию! Это мне нравится, в этом есть стиль.

Его мать с трудом улыбнулась. Душевное равновесие ее было нарушено, ей казалось, что она сидит на суку, который только что подпилили. Но она молчала, сохраняя приветливый вид; тут у нее был большой опыт.

Художник вошел в комнату Пьера и присел к его кроватке. Он тихонько достал альбом для эскизов и начал рисовать голову и руку спящего мальчика. Он хотел, не мучая Пьера сеансами, попытаться в эти дни по возможности запечатлеть на бумаге и удержать в памяти его образ. Нежно и внимательно он воссоздавал милые черты, рассыпавшиеся мягкие волосы, красивые, нервные крылья носа, тонкую, безвольно покоившуюся руку и своенравную, породистую линию крепко сомкнутых губ.

Он редко видел мальчика в постели и сегодня впервые увидел его спящим с не по-детски открытым ртом. Рассматривая этот рано созревший выразительный рот, он обратил внимание на сходство со ртом своего отца, деда Пьера, который был человеком смелым, с чрезвычайно богатым воображением, но очень беспокойным. И пока смотрел и рисовал, его занимала эта полная глубокого смысла игра природы с характерными чертами и судьбами отцов, сыновей и внуков; хотя он не был мыслителем, но и его сознания коснулась тревожная и восхитительная загадка взаимосвязи и непрерывности жизни. Внезапно спящий открыл глаза и посмотрел на отца, и художник опять удивился, какими не по-детски серьезными были этот взгляд и это пробуждение. Он тут же отложил карандаш, захлопнул альбом, склонился над проснувшимся малышом, поцеловал его в лоб и весело сказал: