Когда сковавшая мысли удавка ослабла, пришли воспоминания — вот я, вот добротный лось, достойный гордого звания вожака, вот стрелочка на отметке «205». Странно, что я вообще живой — после такого мотоциклиста как правило собрать по кусочкам уже не получается. Теперь нужно аккуратно разобраться, насколько невыносимой станет моя дальнейшая жизнь, и осталась ли у меня хоть одна работающая конечность.

Пока я собирался с силами, чтобы попробовать пошевелить пальцами, в уши ввинтился гулкий, как сквозь толщу воды пробившийся, женский голос:

— Огромное, огромное вам спасибо за то, что спасли нашего единственного сына, многоуважаемый доктор Шен!

Опять я на больничной койке, и опять рядом мама благодарит врачей. Видимо, то что от меня осталось благополучно собрали, и уже успели выписать из реанимации. Ох, полетят контракты — это недели две поди заняло, а мажоры думают, что мир вертится вокруг них. Тренер не может себе позволить пропускать тренировки — ему платят за стабильный присмотр за идиотом, руки которого так и норовят вместо ракетки взяться за вейп.

«Бу-бу-бу» — погруженный в океан боли мозг решил не тратить силы на расшифровку дальнейшей беседы, а я собрался с духом и пошевелил пальцами на руках и ногах. Слушаются, но ампутанты не сразу понимают, что «слушается» утраченная конечность только в его воображении. Так, теперь суставы…

— Ван-Ван, ты слышишь меня? — женский голос приблизился.

Разлепив ссохшиеся губы, я попытался ответить, и меня скрутил приступ кашля. Тело отреагировало само — руки зажали рот, тем самым убедив в их наличии, а ноги заскребли по грубой коже. Я — босой, но все четыре конечности на месте, и никакие «растяжки» им не мешают. Как ни странно, боль в голове начала отступать, и я понял, что остальное тело тоже в порядке — со сломанными ребрами или хотя бы ушибами согнуться калачиком я бы не смог.

— Перед экзаменами всегда так, — услышал я мужской, выцветший, отстраненный голос. — То потравятся, то от истощения в обморок упадут, а в прошлом году один юноша умудрился получить ишемический инсульт…

— Ван-Ван, сыночек! — в женском голосе появились нотки паники.

Какой нафиг «ван-ван»?

Заданный в никуда мысленный вопрос привел к новому приступу головной боли, вместе с которой пришли невесть откуда взявшиеся воспоминания, прокрутившиеся перед глазами чем-то вроде киномонтажа: детские руки тянутся к карпу в пруду, они же выковыривают из жирной земли головки чеснока, они же держат палочки для еды, отправляя в рот комки риса. Вокруг — кажущиеся гигантскими люди и их лица, при виде которых меня наполняли чужие эмоции: эта кареглазая женщина с рано появившимися морщинами — мама, потому что при виде ее я чувствую любовь, стыд и раздражение. Так бывает, когда не оправдываешь ожиданий. «Ван Айминь» — приклеился к мыслеобразу метафорический ярлычок с именем.

Этот хмурый китаец с хитрыми искрами в глазах — отец, его я люблю, уважаю и побаиваюсь: у Ван Дэя тяжелый характер и не менее тяжелая рука. Память о последнем добавляет чувствам толику осторожного, пугающего меня презрения — отец ненавидит коммунистов, но зачем-то настаивает на моей к ним любви. Лицемер.

Образы сменялись один за другим, люди вокруг меня становились меньше вместе с предметами. Неправильно — это не они уменьшаются, это я расту. Вот я уже ростом маме до плеч, она в этот момент беременна, и следующая цепочка воспоминаний познакомила меня с итогами беременности: в самодельной, широкой колыбели лежали две девочки-близняшки: Ван Дзинь и Ван Донгмэи, мои младшие сестры.

Дальше — рост близняшек параллельно с направленной на меня заботой мам и двух бабушек: одна — молчаливая, потому что бабушка по маминой линии глухонемая. Как следствие — обида со стороны близняшек на «любимчика». Что ж, им повезло больше — даже страшненькая девочка в Китае ценится, а меня грызет тревога и ответная зависть к красивым сестренкам: им-то не нужно копить на свадебный подарок для корыстной невесты и доказывать финансовую состоятельность.

«Монтаж» унес меня на несколько лет вперед: теперь я выше не только отца- Ван Дэя, но и его старшего брата, самого высокого человека в деревне — однорукого Ван Вэйхуа. Однорукого я презираю: его тупые шутки про руку, его манеру ходить в камуфляже — чтобы его считали ветераном, отдавшим конечность за Великий Китай…

Где-то в глубинах мозга настоящий «я» начал захлебываться от чужих воспоминаний, чувств и ассоциативных рядов — всего того, что можно обозвать «внутренней Вселенной». Слишком много, слишком быстро, слишком НЕ МОЁ!!!

Рот издал тихий, жалкий вой, глаза распахнулись и сразу же налились слезами, я рывком сел, обхватив себя руками за плечи и задрожав. Где-то на фоне замелькали обменивающиеся репликами на повышенных тонах силуэты: женский голос жалостливо-панический, мужской — грозно-уверенный, пытающийся успокоить. Вестибулярному аппарату смена положения не понравилась, и я словил приступ тошноты, перешедшей в еще один приступ кашля — когда в желудке ничего нет, организм все равно зачем-то пытается что-нибудь из себя вытолкнуть.

Неправильно! Всё неправильно — не мои воспоминания, не мои реакции, не мои руки — мои были короче!

— Спокойно!!! — взревел мужской голос, и я услышал шлепок кожи по коже слева от меня, а потом, одновременно со шлепком погромче, мою левую щеку обожгло болью.

Две пощечины помогли — женщина замолчала, а я получил возможность соображать. Эффект был закреплен тем же мужским голосом:

— Не позорь деревню!

«Не позорь деревню», «не позорь деревню», «не позорь деревню»… — эхом пронесся в голове рефрен, притащив за собой новую пачку чужих воспоминаний, чужих травм, и чужого, но на удивление жестко перехватившего контроль надо мной стремления и впрямь не позорить деревню — Китай велик, он в центре мира, под Небом, и каждый его гражданин…