— Дом она когда купила: до смерти Пимена или после? — замирая, спросил Николай.

Бабка Матрена вздохнула.

— И-и, когда это было, милок! Не помню я, запамятовала. Вроде после. Сначала дом купила, а потом Гришку дурака забрала, — стала опять объяснять Матрена. — Наши деревенские поговаривали, что могла бы и совсем его там оставить, да не захотела.

Он сник.

— А встретиться с ней можно? — спросила Вера, прочитав немой вопрос в Колькиных глазах.

— Отчего же нельзя?

— Полина когда умерла? — продолжала допытываться Вера.

— Не помню, лет десять, может, больше. Пожар она учудила. Мишка Шатун крик поднял, Глафира вовремя прибежала, успели водой залить, а то бы и дом спалила. После этого пожара на тот свет и убралась.

— Это какой Шатун, не из Ежовки ли? — удивился Николай, услышав знакомое прозвище.

— А то откуда же? Он, балаболка. Из Ежовки сюда переехал, как деревню разорили.

— Он и сейчас здесь живет?

— Вон его дом с худой крышей, второй от краю, — показала рукой бабка Матрена.

Колька молчал, сраженный услышанным, значит, и Мишка Шатун здесь. Ну и дела…

— Ты, Вера, своди его к Глафире-то, может, она ещё чего расскажет. — Матрена, кряхтя, поднялась со ступенек. — Яблоки вот падают и падают, куды девать? Урожай нынче. У тебя-то есть? — спросила она Веру.

— Да, две яблоньки хорошо уродились.

— А-а, я думала тебе с собой навялить. Жалко, сорт-то больно хороший, я не ем, зубов нет. Петька не знаю, когда приедет из Мурманска своего. И чего там застрял, жил бы здесь, на родине, нет, понесло его, черта, в такую даль. — Матрена шумно вздохнула. — Раньше хоть ребятишки залезут, обтрясут, а теперь и ребятишек не осталось, одни старики.

— Я тебе их в печке к чаю насушу, — пообещала Вера.

— Насуши, все не пропадать добру.

Бабка Матрена, продолжая ругать сына и далекий Мурманск, ушла. Николай, не замечая её ухода, продолжал сидеть на крыльце.

— Ну, что, пойдем к бабке Глаше? — Вера дотронулась до его плеча.

— Что? — вздрогнул он. — Подожди. Есть ли смысл к ней идти?

— То есть как? — опешила Вера.

— Дом в Степаниках был куплен сразу после смерти Пимена, так?

— Да, — ответила Вера. — Не понимаю, куда ты клонишь?

— Я и сам уже ничего не понимаю. Просто подумал, что дом куплен на те самые деньги, которые были в кубышке. Стало быть, нет никакого наследства.

— А те монеты, что оказались у тебя, ведь ты их нашел уже после смерти Пимена, они откуда взялись?

Николай обхватил голову руками.

— Ничего не понимаю, ни-че-го!

— Надо все выяснить до конца, — спокойно сказала Вера.

— Зачем тогда это завещание, которое он оставил моей бабушке? Ерунда какая-то!

Подбежал Малыш и, дружелюбно виляя хвостом, полез к Николаю на колени.

— Подожди, Малыш, не до тебя.

— Да пусть, — остановил её Николай, — хоть у кого-то день удачно сложился, вон морда у него какая веселая.

— Я думаю вот что, надо выяснить, когда был продан дом, а после этого делать выводы. Пимен был не тот человек, который пустые завещания писал. Пошли к Глафире!

Дом, в котором проживало семейство Пимена, резко отличался от других в деревне. Действительно, корабль, вспомнил Николай, оглядывая крепкое строение.

— Да, такой ещё век простоит, и ничего ему не сделается! — сказала Вера, оглядывая крепкие хоромы.

Бабка Глафира была дома одна. Она долго не могла понять, чего от неё надо. Вера, взяв инициативу в свои руки, быстро нашла с ней общий язык.

— Да не пугайтесь вы, мы уточнить хотим, когда документы на дом оформлялись?

— Купчая?

— Купчая, — подтвердила Вера.

— И, милая, не помню я, — замахала руками старуха.

— А вы посмотрите, бумаги какие-то есть?

Глафира затрясла головой.

— Нету.

— Этого не может быть, — строго сказала Вера, — бумаги у всех есть.

— Нету бумаг, Полина сожгла, сама чуть не сгорела.

У Николая упало сердце. Вот оно что… Не зря, как только бабка Матрена про пожар сказала, сразу почувствовал что-то неладное.

Он вышел во двор и увидел… Маню. Она несла ведро с кормом и бормотала что-то непонятное. Увидев Кольку, остановилась и радостно засмеялась. Он готов был поклясться, что она почти не изменилась. Мужеподобные черты лица, платочек в горошек, широкая темная юбка до полу, — время, словно в насмешку, пощадило её.