– Да не-е-е! Каки оне степняки?! Степняки оне… оне бы, вашзрятство, не оттоль бы пошли. Оне бы со степей бы и нагрянули. Да и чего им, степнякам-то, обоз-то ентот? Оне бы деревушку каку обнесли бы. Ту ж Балабановку. Аль Милютовку, – потупившись, он замотал головой: – Не-е-е! Балабановку! Она к йим ближее будет. Не степняки это. Да и мужичёнка йентот сказывал: лихие, стал быть, людишки. А ежели бы степняки были бы, он бы, мужичёнка-то йентот, значится, так бы и сказал. А раз не сказал, стал быть, не оне.

Значит, это не татаро-монголы? Уже хорошо. А то я тут сам себя всяческими Мамаевскими полчищами запугиваю, а это и не они совсем. Тогда получается, шахтёры восстали. Прямо из забоя.

Вошла хозяйка и принесла ещё две миски и ещё одну ложку.

Возникла неловкая пауза. Похоже, и Старинов, и Раков, и сам Прокопов осознавали, что сержанту не место за одним столом с офицерами. Хозяйка этого, скорее всего, не понимала и невольно поставила всех в затруднительное положение. Мне было жутко любопытно, как же всё разрешится?

– А Вы отчего ж, пообедать не садитесь? – простодушно спросила хозяйка у Данилыча. – Простынет всё.

И без того неудобная ситуация осложнилась ещё сильнее, потому что надо было что-то ответить. Я бы поступил просто: пригласил бы сержанта за стол, но это я, а Старинов такие широкие жесты совершать не спешил. Наверное, у него имеются свои, неведомые мне, резоны.

Но сержант сделал, на мой взгляд, довольно ловкий ход конём:

– Вашзрятство, – обратился он к поручику. – Дозвольте я плошечку-то с собой возьму? А уж апосля-то возверну. Всё честь по чести мытую чистую. А ложка-то у меня своя иметца.

Старинов милостиво разрешил:

– Вон хлеба ещё возьми.

Вошёл сам староста. Он принёс бутылку зелёного стекла, похоже, нам к обеду. Кто угодно мог догадаться, что в ней было налито.

– Чего ж так-ту? – сокрушённо спросила хозяйка у собирающего со стола выделенное ему продовольствие Данилыча.

– Так дела ж у меня, заботы. Служба, она ж такая, за всем пригляд мужон. Не гоже ежели солдатики без пригляду остаются. Оне ж народец такой, йих однех оставлять, некак не след. Вот я, значится, пойду, пригляжу, а господа офицеры… оне вот тут как раз… и отобедают. А я, стал быть, пойду, пригляжу.

Провожая сержанта взглядом, староста обратился к жене:

– Ты вона тоже иди, пригляди там за блинами-та, а то, не ровён час, подгорят.

Хозяйка, всплеснув руками, выбежала.

– Вы, вашблагородия, на старуху-то мою шибко-то не серчайте. Ей жишь что солдат, что генерал, всё едино. Одно слово – баба. Откушайте вот, не побрезгуйте, – проговорил староста, ставя бутылку на стол.

Елизарыч неодобрительно посмотрел на зелёную ёмкость, но явного запрета на употребление спиртного от него не воспоследовало.

– Для аппетита, я думаю, можно? – предположил я. – На один палец налить, и хорош.

– Отчего ж прямо с рук-то пить? – удивился староста. – Я сейчас кружки подам. Они хошь и из глины, а всё одно ж сподручней, чем с рук.

И он удалился за кружками.

– Действительно, – поддержал его Раков. – Для чего на пальцы наливать, коли посуда какая-никакая имеется? Или это так на пластунский манер по-походному?

– Нет, – вздохнул я. – Налить на палец – это не на сам палец налить, а в стакан налить на палец… да вот прямо сейчас и покажу.

Подождали старосту. Он принёс нам три кривоватые глиняные кружки и уже собрался уходить, но я его остановил:

– Ты подожди, отец. Вопрос у нас к тебе имеется.

Староста с почтением склонил голову.

– Мы вот тут с господами офицерами всё гадаем, кто бы это мог так здесь у вас разбойничать? Ты вот что скажи: давно ли они тут у вас орудуют? На кого раньше нападали? И что вообще о них слышно?

Василий Герасимович потупился, почесал в затылке, вздохнул и изрёк:

– Да так-ту пошаливали и раньше. Не без того. А токма раньше-то не шибко, значитца. Да и подале от наших-то мест. Туды, стал быть, ета… к пустошам-те поближе… А так, чтобы здеся, значитца, так-ту вроде как и нет.

Он, видать, ещё что-то припомнил:

– Оттель людишки-то бегут с рудников-те, дак их ловють. Оно так-ту быват, забредёт какой беглый-та… Коли миром чего попросит, дык по доброте на бедность-то отчего бы и не дать, коли не жалко. Ну а, коли худое чего удумает, курицу стащить, или ещё чего… так его и дубьём мужики попотчуют. А чтобы обоз… да всех до смерти перебить… это уж я и не припомню…

Получается, раньше беспорядков такого масштаба не происходило. Тогда что у нас получается? Если это не татаро-монголы и не беглые шахтёры, то кто тогда? И не рано ли я вообще расслабился?