– Бабушка, кто это?! Баба!

И вот она, наконец-то, отрывается от телевизора, переводит взгляд на внука и спрашивает:

– Что такое, Киша?

Ким смотрит на чернобородого во все глаза и замечает, что у того почти прозрачное тело.

– Дяденька с бородой. Кто это? – Нет ни капли страха, есть только детское любопытство.

Бабушка резко оборачивается и, быстро перекрестив грудь, поднимается, берёт Кима за руку и со словами "Пойдём-ка, посмотрим, что там мама делает", тащит его из комнаты.

Воспоминание перетекает в следующую картину: бабушка и мать плачут. В руке бабушка держит чёрно-белую фотографию с изображением чернобородого мужчины. Потом она тычет пальцем в фото и говорит:

– Ах, Киша, Киша. Это дедушка приходил, видать, хотел с тобой познакомиться. К тебе, видать, к внуку своему приходил. Это он был? Ты же его видел?

Ким кивает, – да.

Но бабушка ошиблась. Дедушка приходил за ней.

Она умерла через несколько недель после того случая.

Её размытое лицо в памяти Кима не имело ничего общего с фотографией на её могильной плите. Та, другая на плите была слишком молода, слишком улыбчива. Мама выбрала фото помоложе. Зачем? Ким не понимал. Ведь бабушка умерла старой, а эта… Словно чужой человек.

Но он своей чуткой, не по-детски мудрой душой понимал, что его старую бабушку забрал тот, чернобородый, грустный. С большими ладонями. Ким осознал эту связь тогда, когда стоял перед зияющей могилой, в которую в красивом гробу укладывали навеки спать его бабушку. Чернобородый стоял рядом, улыбался Киму, дружески подмигивая ему, мол, не робей, не бойся, всё идёт хорошо. И Ким не боялся, не робел, лишь хихикал, глядя, как чернобородый делает вид, будто бросает комья земли в могилу. На самом деле не бросал, лишь нагнулся, зачерпнул рукой воздух и сделал движение, будто бросает. На потеху внуку.

Тогда состоялся первый контакт Кима с призраком. Не было в этом контакте ничего страшного, пугающего. Но Ким понял, что предвестник бабушкиной смерти, этот чернобородый, – житель другого мира. Невидимого, не материального. И это понимание отложилось в характере мальчика склонностью к одиночеству и молчаливостью. Таким он и рос – задумчивым и погруженным в свои мысли.

Отца Ким никогда не видел и однажды задал вопрос матери, мол, где его отец. На что та просто ответила: «Твой отец придурок и алкоголик. Забудь о нём и больше не спрашивай!».

И Ким больше не спрашивал, памятуя о том, как бледное и будто бы умиротворённое лицо матери тогда перекосило от его вопроса. Не спрашивал, дабы не тревожить её нервное сердце. Он всегда интуитивно знал, что сердце у матери именно нервное, по-женски одинокое, и он его старался беречь. Не спрашивал, пока однажды этот «придурок и алкоголик» не явился на порог их квартиры.

Хорошо, что тогда матери не было дома. Ким пришёл после школы, разогрел оставшиеся после ужина котлеты и приготовился обедать, как вдруг в квартиру позвонили. Заглянув в глазок, он увидел незнакомого мужчину с цветастым свёртком в руках.

– Кто там?

– Открывай, свои. Отец твой. Я был на похоронах твоей бабушки, помнишь?

Ким не помнил, но дверь открыл. Мужчина оглядел мальчика с ног до головы.

– Вот ты какой… Вымахал. Держи, чемпион. Тебе.

С этими словами он сунул мальчику в руки шуршащий пакет, в которым оказались книги и новенький футбольный мяч.

Так, Ким познакомился с отцом. С тех пор они стали видеться раз в неделю. Мать первое время пыталась запретить, но потом махнула рукой. Оказалось, что её нервное сердце вполне вынесло присутствие бывшего мужа в их жизни. Точнее в жизни сына.

Для Кима встреча с отцом – стала радостным и значимым событием.

На протяжении трёх лет отец еженедельно забирал сына и вёз его к себе домой в другой конец города. Когда Ким подрос, он уже сам стал приезжать. За неимением своих детей или просто из душевной доброты Валя, жена отца, принимала мальчика всегда с распростёртыми объятиями, интересовалась учёбой и иногда оставляла ночевать. Валя была доброй. Светловолосая, конопатая, немного полная и с необычайно красивыми и мягкими кистями рук, она имела привычку постоянно гладить свои руки. Отчего всякий раз Ким вспоминал услышанную где-то поговорку – «рука руку моет». Хотя он долгое время не понимал, что эта поговорка имела совершенно другой смысл, она ему нравилась. Валины руки друг друга мыли. А ещё по этим рукам Ким знал, что у Вали доброе сердце. Не нервное, не одинокое, как у его матери, и его часто коробил тот факт, что его отец был холоден к Вале, во всяком случае – так Киму казалось. Он никогда не видел, чтобы отец обнимал её, целовал. А она смотрела на него с тем подобострастием, с каким смотрят собаки на своих хозяев, и всегда была готова исполнить любое его желание. В их доме царил уют, созданный для отца Кима Валиными мягкими руками.

Однажды Ким заглянул в комнату отца и мачехи без стука и увидел, что отец сидит в кресле, а у его ног на полу расположилась Валя, положив ему голову на колени. Отцова рука была на голове женщины. Мягким, подрагивающим движением он гладил её светлые волосы, и оба они неуловимо дополняли друг друга, как детали одной картины. Киму стало тепло на сердце от увиденного.

Заметив Кима, Валя вздрогнула, а отец почему-то резким и поспешным движением убрал руку с её головы, и стало понятно, что они скрывали от него свои истинные чувства. Скрывали, быть может, потому, что боялись ранить его сердце, болеющее за мать. Но Кима это не ранило. Он понял, что его отец счастлив с Валей, с её тёплыми, мягкими руками и мудрым сердцем. Счастлив так, как не был бы счастлив с его матерью.