— Я не убийца, — я поспешно выхожу из-за спины Порохни, давая себя разглядеть. — Неужто не признал, Иван Исаевич?

Однако полный бардак в стане восставших! Ни охраны на входе, ни людей рядом с Болотниковым. Кто хочешь, заходи и режь большого воеводу со всем своим удовольствием. А не будет предводителя и войско его как карточный домик посыпется.

— Чернец?!

— Вот и свиделись, Иван Исаевич. Может опустишь пистоль да к столу пригласишь? Поговорить бы нам нужно.

— Ну, проходи, коли пришёл, — большой воевода особой радости не показал, но пистоль обратно за пояс сунул. — И ты садись, атаман. Голову бы тебе с плеч, но раз с побратимом вместе пришёл, выслушаю.

Болотников вернулся к столу, чиркнув кресалом, зажёг ещё чадящую свечу, сел на лавку, показывая нам пример. Мы с Порохнёй опустились напротив. Посидели, вслушиваясь в упавшую на плечи тишину; вязкую, напряжённую, тоскливую. Никто не хотел начинать разговор первым, никто не желал ломать это воцарившееся за столом хрупкое равновесие, понимая, что стоит только заговорить и наступит время действовать; назад уже не отыграешь. Там, может, и глотки друг другу резать придётся.

Я вгляделся в потухшие глаза большого воеводы царя Дмитрия. Мда. Невесело, похоже, на душе у Ивана Исаевича. Совсем не весело. Даже неожиданная встреча с собратом по веслу, радости не добавила. Кажется, именно сегодня он окончательно понял, что его поход на Москву закончится неудачей.

Мне стало стыдно. За одним же веслом на галере сидели; вместе из сил под палящим солнцем выбивались да солёным потом обливались, холодными ночами друг другу спины грели.

И что теперь? Теперь я, пользуясь его доверием, за его спиной собственные дела провернуть норовлю. Подленько как-то! И хоть понимаю, что этот поход так и так обречён, всё равно подленько. Вот только выбора у меня другого нет!

Эх! Если бы Болотников не был так фанатично уверен в подлинности засевшего в Самборе царя. Или быть может сомнения уже закрались? Наверняка ведь и до него дошли отголоски тех разговоров, что вели посланные Шуйским послы среди осадившего Москву войска.

— Иван Исаевич, — сунулся было в горницу рослый воин, едва не задев головой дверной косяк. — У Афанасия Никитича всё готово. Тебя ждут.

— Скажи, гости у меня, — разлепил губы большой воевода. — Позже приеду, — и, отвернувшись от хлопнувшей двери, повернулся уже ко мне. — Ты как здесь оказался, Чернец?

— Так я ещё в Путивле в отряде Грязнова был.

При воспоминании о бывшем опричнике Болотников сжал кулаки и начал наливаться кровью.

— Так чего таился? — поднял он на меня тяжёлый взгляд.

— Так Грязной же тебе ещё при первой встрече обо мне сообщил, — начал я, скрипя зубами врать, обливая грязью старика. Одно утешение; мы с ним об этом заранее договорились и Василий Григорьевич на таком поклёпе на него лично настоял. Потому как другого варианта оправдаться просто не было. — А ты и видеть меня не пожелал. Чего же я полезу?

— Не говорил мне о тебе Грязной, — покачал головой Болотников. — Видимо, уже тогда измену замыслил. Ну, ладно, — заиграл он желваками. — Может ещё доведётся встретиться. Остальные товарищи как? Тараско, Янис, Аника с Георгием? Выжили как ты или в Туретчине сгинули?

— А Грязной что о том говорил?

— Грязной мне сказал, что о вашей судьбе не ведает. А его, мол, знакомый купец в Истамбуле увидел да выкупил.

Ну, да. Именно такую версию Василий Григорьевич в Путивле Болотникову и изложил.

— Выжили, Иван Исаевич. Все выжили. Только потом кто куда подались. Аника домой в Тверь отправился, Георгий к себе в Грузию. Янис в Москву на службу к Дмитрию подался. Выжил ли в той резне, что москвичи полякам и литвинам учинили — не знаю. А Тараско, — я вновь внутренне поморщился. — В Сечи остался.

— Ладно. Живыми из рабства вернулись, и слава Богу, — размашисто перекрестился Болотников и уставился на Порохню, зло сверля того глазами: — Теперь с тобой, — от слов большого воеводы потянуло стужей. — Почему свой полк из сражения вывел? Отчего Карачарово врагам без боя отдал?

— Зато войско сохранил, — веско отрезал Порохня. — Пашков, переметнувшись к московитам, фланг оголил. А тут ещё и воевода ускакал, крикнув, чтобы следом за ним на сторону Шуйского переходили. Смятение среди воинов началось. Не отведи я их, одна половина вслед за Грязным бы подалась, а другая полегла в поле без пользы.

И вновь над столом нависла вязкая тишина; Болотников продолжал давить на атамана тяжёлым взглядом, а тот, нисколько этого не смущаясь, потянулся за люлькой.

— Не взять нам Москвы, Иван Исаевич.

Своим неожиданным заявлением я решил переключить внимание Болотникова на себя. А то кто его знает, чем эти гляделки большого воеводы с атаманом закончатся? Пора вносить в беседу конструктив.

— Почему? — придавил теперь уже меня взглядом Болотников.

— А потому, что москвичи все как один супротив нам встали. Не верят они, что государь спасся. И дворянские воеводы в том разуверились. Оттого к Шуйскому и переметнулись.