Список чужих жизней

Аннотация

1974 год. При странных обстоятельствах погибает ответственный чиновник Министерства среднего машиностроения Игорь Гаранин. У следствия есть подозрение, что это убийство, замаскированное под суицид. Спустя некоторое время – новая жертва: должностное лицо в оборонной промышленности – Евгений Лисовец. Формально погибшие не были связаны друг с другом, но майор КГБ Никита Платов уверен, что эти смерти что-то объединяет. Догадку оперативника подтверждает задержанный подозреваемый в совершении убийств. Из его показаний следует, что жертв должно было быть больше. А чтобы найти заказчика этих преступлений, нужно вернуться на тридцать лет назад, в оккупированную фашистами Белоруссию…

Глава первая Сентябрь, 1974 год. Вода в Пионерских прудах серебрилась в лучах мутного сентябрьского солнца. Обильный листопад еще не начался, но процесс шел – павшие листья метили береговую зону, плавали в воде. Клонились плакучие ивы к воде, наливались багрянцем листья ясеней и кленов. Никита Платов вышел из служебной «Волги», закурил. Майору из Второго Главного управления недавно исполнилось тридцать четыре – поджарый брюнет с тонко очерченным лицом – из тех, по которым трудно что-то прочесть. «Аристократ вы, батенька, – шутили коллеги. – Ваших предков, случайно, в Гражданскую баржами не топили?» Нет, не топили. Дед работал мастером на Путиловском заводе в тогда еще Петербурге, бабушка – типографская работница. Родители, мир их праху, трудились по преподавательской линии – вбивали в бестолковых школяров азы научного коммунизма… Пионерские (когда-то Патриаршие) пруды окружала растительность, далее возвышались крыши зданий. Местечко было частью Краснопресненского района вблизи Садового кольца, включало пруд, садово-парковую зону, несколько улиц и переулков. Вокруг водоема традиционно было тихо, люди приходили отдохнуть от трудов по закладке основ коммунистического общества. Но сегодня что-то выбилось из рамок. Утро выдалось пасмурным, дул ветер. На обратной стороне водоема возились люди. В стороне милиционеры отгоняли зевак. Никита машинально глянул на часы – начало десятого, двинулся в обход пруда. Миновал обветшалую беседку, невольно покосился. Словно кот Бегемот скорчил рожицу за решеткой, приятельски подмигнул. Мелькнула тень старины Воланда. «Мастера и Маргариту» Михаила Булгакова майор недавно прочел – разумеется, по служебной необходимости. А затем – перечитал, дабы заполнить неусвоенные места. Чтением, как ни странно, остался доволен, не считал его потерей времени. Сержант из оцепления двинулся наперерез, кивнул, прочтя удостоверение, и отступил. – Недоброе утро, Никита Васильевич, – проворчал умудренный тридцатилетним опытом работы медэксперт Корчак, закрывая лежавший на коленях чемоданчик. – И вам здравствовать, Роман Карлович. Уже закончили? – Пока да. – Криминалист поднялся. – Остальное после вскрытия, то есть после обеда. Приятно поработать, Никита Васильевич. Потерпевший, видимо, был непрост, раз к выяснению обстоятельств подключили Второе Главное управление. Милицию держали на поводке, не подпуская к месту происшествия. Покойник сидел на скамье – словно живой, казалось, просто задремал. Он не падал – возможно, оттого, что ноги были расставлены. Голова опущена, руки на коленях. Одет прилично – дефицитная замша, плотные брюки – явно не отечественного пошива, демисезонные ботинки – тоже не московской обувной фабрики «Парижская коммуна». Сам не молодой, но какой-то благообразный – полностью седой, но лицо холеное, породистое, даже, выражаясь специфично, фактурное. Оно казалось немного напряженным, глаза полуоткрыты. Ни крови, ни признаков внешнего воздействия. Со стороны пруда лавочку и тело прикрывали ветви ивы. – Доброе утро, товарищ майор, – поздоровался капитан Белинский, вставая с корточек – он что-то разглядывал под лавкой. Возраст сотрудника приближался к сорока, но с карьерой не складывалось, хотя парень был с головой. Высокий, жилистый, ни капли жира. Виктор предпочитал одежды, скрывающие худобу. – Вы уж определитесь, насколько оно доброе, – проворчал Платов. – Приветствую, товарищи. Что за шум с утра пораньше? Уверены, что это наша юрисдикция? – Так начальство захотело, товарищ майор, – подал голос Олег Яранцев, молодой работник отдела. – А мы с начальством не спорим. Парню на днях исполнилось двадцать семь, он казался даже моложе своих лет, всегда старательно хмурился, чтобы выглядеть старше и представительнее. Нарекания заслуживал редко, старался, имел способности. И удобно иметь под рукой человека, которого всегда можно отправить туда, куда самому идти не хочется. – Гаранин Игорь Валентинович, – представила потерпевшего тридцатидвухлетняя Зинаида Локтева – невысокая, но длинноногая, с приятным, но не сразу запоминающимся лицом. – Руководитель отдела в Министерстве среднего машиностроения. По долгу службы занимался поставками расходных материалов на Семипалатинский ядерный полигон. По этой причине нас и пригласили. Гаранина опознала соседка-физкультурница – женщина каждое утро бегает по дорожкам, в том числе вокруг пруда. Она же и обнаружила тело. Проживают в одном доме на улице Адама Мицкевича, в одном подъезде, но на разных этажах. Женщина не молодая, устала, забралась под иву, чтобы передохнуть на скамье. Рядом сидел бездыханный сосед. Сначала не заметила ничего странного, поговорила с ним, потом присмотрелась. Истерить не стала, поскольку медик, работает в бюро судебно-медицинской экспертизы, то есть насмотрелась на таких товарищей… – Зинаида немного смутилась. – Побежала к ближайшему телефону-автомату… – Ну, да, монетка не потребовалась, – зачем-то сообщил общеизвестный факт Яранцев. – Вызов экстренных служб – бесплатно. – Именно, – согласилась Зинаида. – В МВД есть свои списки, сориентировались – им же лучше, не делать лишнюю работу. С гражданкой Захаровой, обнаружившей труп, мы еще поговорим, но это формальность. Корчак считает, что смерть наступила в промежутке от одиннадцати вечера до полуночи, то есть как минимум девять часов назад. В то время гражданка Захарова еще не вернулась с дежурства. – Он местный, говорите… – задумался Платов. – С улицы Адама Мицкевича… В польских поэтах, публицистах и общественных деятелях майор разбирался плохо. Но деятель, безусловно, прогрессивный, если его именем назвали целую улицу в центре Москвы. При проклятом царизме ее знали как Большой Патриарший переулок. – Да, несколько минут ходьбы, – согласилась Зинаида. – Жена Гаранина уже была здесь, металась, плакала. Вдову увели сотрудники милиции. По ее словам, был поздний телефонный звонок, Гаранин расстроился, оделся и ушел. Сказал, что скоро вернется. Охрана чиновнику не положена – только водитель со служебным транспортом. Жена особо не волновалась, легла спать. Утром проснулась, стала нервничать, звонила зачем-то мужу на работу… Это точно соседка ей проболталась. – Зинаида тряхнула обработанными лаком волосами. – Мы долго Захарову не держали, выслушали и взяли координаты места проживания. – Так я не понял, – нахмурился Платов, – это убийство или естественная смерть? – Хороший вопрос, Никита Васильевич, – хмыкнул Белинский. – Это может быть даже самоубийство. Принял, например, яд и умер мгновенно. Обратите внимание, лицевые мышцы заметно напряжены. Или, скажем, случился инфаркт – сел на лавочку после волнительной встречи, почувствовал недомогание, но даже встать не успел – случился удар… – Обе версии Захарова опровергает, – сказала Зинаида. – Во-первых, Гаранин был здоров как бык, несмотря на свой не юношеский возраст. Проблемы с суставами, садящееся зрение, бронхи от длительного курения – этим можно пренебречь. Даже волнительная встреча едва ли повлечет такой удар. С суицидом тоже мимо – человек был улыбчивый, добродушный, со всеми здоровался. Недавно купил дачу в ближайшем Подмосковье. Завтра, в субботу, собирался с женой в Большой театр на «Князя Игоря», уже билеты взяли. Супруга убивалась, вы не слышали: как она пойдет с мужем в театр, если муж умер? Действительно… как? Я к тому, что он не производил впечатления человека, готового свести счеты с жизнью. Всякое, конечно, бывает… разбираться надо. – Я бы точно с собой что-нибудь сделал, заставь меня пойти на «Князя Игоря», – признался Олежка. И пояснил, когда все на него уставились: – Не люблю балет и оперу, тоску наводят. Моя Светлана до сих пор вспоминает, как я в Новосибе лезгинку танцевал на ступенях тамошнего театра, когда узнали, что спектакль переносится. – Да ну тебя, – отмахнулся Никита. Он пытливо разглядывал покойного, подошел ближе. От мертвеца уже попахивало, хотя процесс разложения еще не начался. Игорь Валентинович, кем бы он ни был, имел представительную внешность. Он продолжал недоумевать. Но, видимо, начальство знало больше рядовых исполнителей. «Оперативно среагировали, – мелькнула мысль, – еще ведь только утро». Он задержался в архиве, куда поехал к восьми утра – того требовали текущие дела. Коллеги уж работали, его перехватил вахтер в архиве, вовремя снявший трубку. – Сколько лет потерпевшему? – Пятьдесят восемь или пятьдесят девять, – откликнулся Олежка. «Скоро на пенсию», – подумал Никита. – Родственники есть, кроме жены? – Выясняем, – отозвался Белинский. – Вроде дочь, замужем… или была… разберемся. – По следам эксперты отработали? Кто-нибудь подходил к этой лавочке?.. Что в карманах? – Следов множество, – вдохнула Зинаида. – Место популярное… целоваться на эту лавочку молодежь приходит. За ветками не видно, что происходит, гм… Все истоптано, мусор, собачьи экскременты… Несколько свежих отпечатков обуви люди Корчака зафиксировали, в отчете опишут детально, но, сами понимаете… Вчера на этой скамье кто только не сидел… В карманах у убитого ключи от квартиры, сигареты «Уинстон», зажигалка «Зиппо», больше ничего… А что вы удивляетесь, товарищ майор? Не «Приму» же ему курить и не от спичек же прикуривать. Представьте, какие связи и возможности у таких людей… Эксперт на шее обнаружил подозрительную отметину, похожую на след от укола. Сейчас ее не видно, голова наклонена. Увезут в морг, проведут вскрытие – тогда и скажут, что к чему… Скоро должны подъехать. – Зинаида посмотрела на часы. – Наши труженики посмертных дел, конечно, не разгонятся, но свою работу пока делают. «Интересно, – подумал Платов, – патологоанатомы и их подручные тоже борются за перевыполнение плана? Принимают повышенные обязательства, участвуют в социалистическом соревновании?» - Хорошо, будем ждать заключения специалистов, – резюмировал Платов, – и только после этого – действовать. Пусть решает руководство. Нам же есть чем заняться? – Он испытующе оглядел своих подчиненных. Люди были грамотные, работалось с ними комфортно, но не всегда хватало одного доброго слова, чтобы придать им ускорение в работе. Сотрудники, соглашаясь, закивали: работы много, кто бы еще разрешил самим распоряжаться своим рабочим временем… Машина из морга подошла минут через десять. Безмолвные санитары переложили тело на носилки, укрыли простыней и загрузили в «буханку» с красным крестом. «Вот и нас так когда-нибудь», – шепотом произнес Белинский и покосился на начальника. Начальник промолчал – не поспоришь. Милиция снимала оцепление, коллеги потянулись к служебному «РАФу», стоящему за деревьями. Расходились зеваки. Майор Платов не спешил покидать место происшествия, озирался, прислушивался к ощущениям. Ощущения были разные, но в целом ничего хорошего. Из-за беседки определенно выглядывал и подмигивал кот Бегемот… От работы майор не прятался, но все же рассчитывал на другой вердикт. «Искренне жаль, Никита Васильевич, – безжалостно поведал Роман Карлович Корчак, – ни о каких инфарктах или инсультах речь не идет. У товарища Гаранина были здоровые сердце и сосуды, нам бы с вами такие. В шею сделали укол, и в организм проникла лошадиная доза препарата на основе строфантина. Это гликозид, сердечное средство. В малых дозах помогает бороться с аритмическими проявлениями сердечной деятельности. В больших – вызывает мгновенную остановку сердца. Доза была такой, что не оставила потерпевшему ни малейшего шанса выжить. Дальше решайте сами. Теоретически он сам мог уколоться и ввести себе препарат, но как-то сложно. Есть множество других доступных способов покончить с собой. И где в таком случае шприц? Впрочем, сами мозгуйте. Я вас не сильно огорчил, Никита Васильевич?» Генерал-майор Вахмянин Петр Иванович был настроен решительно. Невысокий, седоватый, он вышагивал по кабинету, сцепив руки за спиной. – Текущую работу передай Жирову, – заявил он тоном, не терпящим возражений. – С сегодняшнего дня ты и твоя группа занимаетесь Гараниным. Убийство должно быть раскрыто, причастные лица – обезврежены и должны дать признательные показания. – Я чего-то не знаю, товарищ генерал-майор? – осторожно спросил Платов. – Мы все чего-то не знаем, – огрызнулся генерал. – И чем больше узнаем, тем меньше мы знаем. И это, знаешь ли, не гипербола с параболой. Пока для тебя хватит. Есть над чем работать. Появится необходимость – получишь информацию в полном объеме. Все это может быть писано вилами по воде, а может… Не приведи бог, конечно… Генерал-майор изъяснялся загадками, но фронт работ обеспечил. Информацию собирали по крохам, медленно. Нехватка людей в отделе никого не волновала. Ночь Никита провел в каморке, смежной с рабочим кабинетом, на старом кожаном диване. Четыре часа на сон – и все удовольствие. Ехать домой – а это не куда-то, а в Строгино, – значит, вовсе остаться без сна. Дома, к счастью, не ждали (впрочем, к счастью ли – еще не разобрался). Жена помахала ручкой и растворилась в неизвестном направлении, заявив, что мечтала не об этом. Дети остались в нереализованных проектах. Сестра Екатерина проживала в славном городе Поронайске в южной части Сахалина – то есть в наиболее отдаленной от Москвы точке Советского Союза. С Марьей Павловной, смешливой особой, мнящей себя актрисой, Никита расстался месяц назад. В этой взбалмошной барышне что-то было, но, чтобы докопаться до этой изюминки, пришлось потратить кучу нервов и в итоге расстаться. Новой пассией пока не обзавелся, да и не ставил перед собой такой цели. Все приходило само, в нужный день и час. Утром проснулся, извлек из шкафа свежую сорочку, отправился в общий санузел чистить зубы… Супруга убиенного Гаранина обладала повышенной чувствительностью. Слезы лились, как вода из водопада. О том, что мужа убили, пришлось сообщить, иначе беседа потеряла бы смысл. Объявилась дочь, помятая, хотя и молодая (та, что замужем или нет), неумело успокаивала мать. Инна Савельевна горстями пила таблетки, насилу пришла в себя. Ничего ценного она не сообщила, Игорь Валентинович был прекрасным человеком, беззаветно любил свою семью, особенно внуков, оставшихся без отца, когда «этот козел» сбежал от ее Наденьки. Дочь живет в Зеленограде, примчалась по первому зову. Никита терпеливо выслушивал, задавал наводящие вопросы. Игорь Валентинович занимал ответственную должность, работал с чем-то связанным с ядерными испытаниями. Про свою работу не рассказывал – это запрещалось. У него никогда не было врагов, кому и зачем понадобилось его убивать? С работы он в дом никого не приводил, застолья устраивали редко, только с родственниками. На работе, конечно, задерживался, но как иначе на такой-то должности? – Как вы познакомились, Инна Савельевна? – вкрадчиво выспрашивал Никита. – Вспомните молодые годы. Вы же знаете биографию собственного мужа? Еще бы ей не знать биографию собственного мужа! – Вы уверены, товарищ, что это уместные вопросы? – насупилась дочь. – Неужели не видите, в каком состоянии моя мама? – Мы все понимаем, – кивнул Никита. – Можем уйти, проявив деликатность и такт. Но преступник должен быть пойман, согласны? Так что завтра опять вернемся и продолжим задавать вопросы. В том числе вам, Надежда Игоревна. Может быть, закончим уже сегодня? – Наденька, я отвечу на все вопросы, – всхлипывала безутешная вдова. – Спрашивайте, товарищ, если всерьез считаете, что я могу помочь… Игорю Валентиновичу было 58 лет. Еще два года – и на пенсию с чувством выполненного перед страной долга. Уже прикупили домик на зеленоградском направлении, вернее, продали предыдущий и купили новый – чуть просторнее. Это не запрещено законом – к тому же заслуженным людям. В Министерстве среднего машиностроения, управляющем атомной отраслью промышленности, Игорь Валентинович трудился с 53-го года – считай, с момента его образования. Квартиру на улице Адама Мицкевича (кубатуру помещений Никита оценил) получили десять лет назад – не просто так, а за заслуги перед отечеством. До этого перебивались, жили в Серпухове, потом в Химках, ютились в «крохотной квартирке» в Новых Кузьминках… Сам он родом из городка Осташков, что Калининской (бывшей Тверской) области. В эпохальных событиях по понятным причинам не участвовал. В 34-м году, как обычный советский человек, отправился служить в Красную армию, долг Родине отдавал на Дальнем Востоке, где было неспокойно, вернулся в 37-м… На этом месте Инна Савельевна споткнулась, с усилием продолжала. Были перегибы, знаменитое «лес рубят, щепки летят». Об этом официально признано на XX съезде партии… Ее отца, преподавателя в техникуме, арестовали, дали десять лет без права переписки. Родители Игоря тоже пострадали, но до тюремных сроков не дошло, получили поражение в правах. Но оба поступили в Калининский инженерный институт, где и познакомились. Окончить не дала война, враг рвался к Москве. Игорь Валентинович записался добровольцем, не стал ждать, пока мобилизуют. Инну Савельевну с семьей эвакуировали под Владимир, она была беременна Надеждой. Страшные годы, перебивались, как могли, жили надеждой (и той, которая подрастала, – тоже). Работала на заводе в ночную смену, утром бежала к матери, которая сидела с Наденькой. Но страшнее всего – неизвестность. Когда врага погнали, вернулись в Осташков (без матери, та скончалась в эвакуации). В один прекрасный день появился Игорь Валентинович, живой, хотя и не совсем здоровый – с хроническим бронхитом! Это не имело значения, Инна Савельевна цвела и пахла. Гаранин попал со своей частью в окружение, долго выбирались, потом отправили на переформирование. Адрес любимой он просто не знал, тоже мучился от неизвестности. Война закрутила, опять окружение, партизанский отряд, в котором он воевал больше года, пока немцы не устроили облаву и не уничтожили весь личный состав. Спаслись несколько человек, скитались по деревням в немецком тылу, примкнули к подполью. Все проверки НКВД после завершения боев Игорь Валентинович прошел, чист перед Родиной и партией. Дальше тоже было тяжело, но это такая ерунда! Выжили, были вместе! Дочурка подрастала, охотно признала папу. Доучились, одновременно работали. С 50-го года Игорь Валентинович – в системе, связанной с атомной промышленностью, поднимал на своем посту страну на ноги, потом был Семипалатинский полигон, ездил туда в командировки, участвовал в испытаниях… С этим все было понятно. Испытания на Семипалатинском полигоне проводились с 49-го года. В среде специалистов объект носил название «двойка». Атомное оружие, водородное, пуск первой в мире баллистической ракеты с ядерной начинкой. Проводились испытания на прочность к воздействию поражающих факторов – ракетной техники, шахтных пусковых установок. За тридцать лет провели сотни ядерных испытаний. Их мощность в тысячи раз превышала мощность «Малыша», сброшенного на Хиросиму. По неофициальным данным, от испытаний на казахстанском полигоне пострадали сотни тысяч людей – лучевая болезнь от утечек радиации, прочие приобретенные хвори, заражение почвы, многочисленные аварии с человеческими жертвами… – Постарайтесь вспомнить, Инна Савельевна, в последнее время с Игорем Валентиновичем все было в порядке? Странно, женщина вспомнила. Собственно, никогда и не забывала. В последнее время с Игорем Валентиновичем ВСЕ было не в порядке. Это началось примерно десять дней назад. Он пришел поздно, был мрачен, на редкость немногословен. Сказал, что все в порядке, просто устал, попросил жену его не доставать. Ночью мужа в постели не оказалось, он, угрюмый, сидел на кухне, пил коньяк. Обычно к спиртному он был равнодушен, выпивал по праздникам, мог перехватить стопочку в выходной день. Инна Савельевна испугалась, на цыпочках ушла в спальню. Наутро пыталась выяснить, в чем дело, но нарвалась на грубость. В последующие дни супруг пытался выглядеть как обычно, но что-то его грызло. Откровенничать не хотел, увиливал, ссылался на временные трудности на работе. Запасы коньяка в доме иссякли, утром вставал тяжело, через силу отправлялся на работу. Несколько раз опоздал, и водителю пришлось ждать. Вдова пошутила сквозь слезы: пил коньяк, просто как маньяк… Помимо прочего, Игорь Валентинович стал пропадать в личное время. Но у него точно не было любовницы – когда он приходил, от него не пахло духами, он чего-то боялся. В роковую пятницу вернулся с работы часов в восемь, отпустил водителя. Сидел в кабинете, с мрачным видом перебирал старые журналы – «Наука и жизнь», «Моделист-конструктор». Поздно вечером зазвонил телефон. Инна Савельевна как раз проходила мимо. Но Гаранин опередил жену, оттолкнул – чего обычно себе не позволял, схватил трубку. Голос абонента Инна Савельевна почти не слышала, вроде звонил мужчина. Гаранин помедлил, буркнул: «Хорошо, я буду», положил трубку. Затем начал спешно одеваться, на расспросы не реагировал, только бросил, что скоро вернется. Дальше все известно. – В какое время состоялся этот телефонный разговор? Примерно в половине одиннадцатого – на часы она не смотрела. Может, и позднее. Гаранин выскочил из квартиры, даже не обернулся, чтобы попрощаться. На этом месте Инну Савельевну накрыла новая волна рыданий. Сотрудники Комитета деликатно попрощались и удалились. Выходные пропали самым безжалостным образом. Большинство организаций не работали, запросы не принимались. Даже для сотрудников Комитета не все двери открывались. Достучаться до телефонной станции было невозможно. Уточняли этапы биографии Гаранина – никаких разночтений со словами супруги. Нормальный советский человек, прожил достойную жизнь, достойно вел себя в годы Великой Отечественной войны. В криминале не замешан. Чем занимался по работе – выяснили только в общих чертах. Сомнительно, что это имело отношение к убийству. Выдача разрешений на проведение испытаний, работа с организациями, отвечающими за безопасность проведения работ, контроль грузов, отправляемых в район полигона. Что-то крылось в его прошлом или в «параллельной жизни», наличие коей предположил капитан Белинский. – Обрати внимание, Никита Васильевич, потерпевшего убили не ножом, не шилом, не отверткой. Не множеством других популярных и доступных способов. А инъекцией смертельно опасной дозы лекарства – то есть с помощью шприца. Заранее подготовили, держали в кармане или в сумке. Во время разговора улучили момент и применили. Оружие шпионское, как ни крути. И навыки нужно иметь, чтобы его применить. Жалко, что у Захаровой алиби, но что поделать? Нечисто с этим Гараниным, Никита Васильевич. Не промышлял ли он шпионажем в свободное от работы время? Вопрос был законный. По запросу подключили Первое Главное управление – внешнюю разведку. Те в свою очередь – осведомленные источники за рубежом. Все было чисто – по крайней мере, на первый взгляд. Информация по линии данного учреждения Минсредмаша за бугор не сливалась. В поле зрения контрразведчиков этот сектор не возникал. Это было странно. Имела ли место шпионская деятельность? Осень между тем на месте не стояла. С понедельника зарядили дожди, усилился ветер. Народ утеплялся, извлекали из домашних хранилищ шарфы и перчатки. Олежка Яранцев кашлял и чихал, жаловался, что в доме из лекарств – только градусник, и он совсем не помогает. Отсутствует у молодежи склонность запасаться таблетками, а бегать по аптекам – так расточительно. Зина Локтева вошла в отдел мокрая и жалкая. Прическа развалилась, тушь потекла, и в глазах блестели слезы. Зонт был вывернут – ветер постарался, пока бежала от остановки до управления. Чуть не унесло – как девочку Элли вместе с ее домиком. Олежка, как истинный джентльмен, тут же бросился ремонтировать зонт, доломал окончательно, чем только усилил тягостное состояние сотрудницы. Зинаида сидела за столом, приводила себя в порядок и скорбно смотрела на Платова. Муж был, но весь вышел, с детьми тоже не сложилось. Начальник вызывал интерес, но сама инициативу не проявляла. Сделай начальник первый шаг – и все бы пошло как по маслу. Но правило было железным – никаких отношений на работе. Мороки и так хватает. Верный товарищ, украшение кабинета – это другое дело… Виктор Белинский появился в отделе, намного опоздав. Объяснил, что работал. В глазах сотрудника поблескивал подозрительный огонек. Он снял непромокаемый плащ с капюшоном, пристроил на вешалке. – Я все-таки достал телефонную станцию, командир. Лично поехал, корками тряс. На домашний телефон Гараниных в вечер пятницы поступил только один звонок, в 22:38. Звонили из телефона-автомата, находящегося у дома 34 по улице Молодогвардейской. Это окрестности станции метро «Молодежная», западная часть нашего города. Во всем квартале единственный таксофон. Разговор длился сорок секунд. Достаточно, чтобы назвать место встречи и выслушать ответ. – Минутку, – встрепенулся Олежка, – от «Молодежной» до Пионерских прудов – изрядный крюк. Гаранину пришлось бы долго ждать на той лавочке. – Во-первых, не факт, что они встречались у той лавочки, – отрезал Белинский. – Могли присесть на нее позднее. Свидетелей все равно не было. Во-вторых, без вариантов, Олег Михайлович, – другого звонка на телефон в квартире не было. Звонил убийца. В-третьих, крюк не изрядный. В-четвертых, вряд ли он поехал на метро, хотя и мог. Зачем привлекать к себе внимание? Использовал такси или личный транспорт, вышел, скажем, не доехав квартал. В одиннадцать вечера улицы пустые и светофоры желтые, можно домчать с ветерком. В-пятых, Гаранин мог и подождать, чай, не барин – он наверняка считал, что будет решаться важный вопрос. – В принципе не ошибся, – хмыкнула ожившая Зинаида. – Я все правильно сказал, Никита Васильевич? – повернулся к начальнику Белинский. – Правильно, – кивнул Платов. – Одного не понимаю – зачем ты разделся? Ниточка, конечно, слабая, но отработать надо. Выезжайте с Яранцевым – немедленно. Это была единственная ниточка, и отработать ее следовало по полной программе. Окрестности пруда прочесали вдоль и поперек, опрашивали граждан – может, кто-то гулял в вечернее время. Таковых не нашли, преступнику дико повезло. У искомого здания по улице Молодогвардейской находились два жилых четырехэтажных дома (включая сам 34-й), небольшая типография и склады фабрики фотохимикатов. Местечко – не проходное. Аппарат в телефонной будке работал. Снимать отпечатки пальцев было бесполезно, сколько людей уже хватались за трубку! Чекисты не отчаивались, навестили типографию, вход в которую располагался напротив таксофона. Каморка сторожа была здесь же, и окна выходили на дорогу. Человек отдыхал, его адрес дали. Гражданин оказался непьющим, ходил с палочкой. Корочки КГБ чуть не довели до инфаркта. Что он сделал? Он такой маленький человек… Товарищу популярно объяснили, что его не арестовывают. Сторож успокоился. Он очень ответственный работник – это касается того, что находится внутри здания. Совершает регулярные обходы, проявляет бдительность. Но вот относительно того, что находится через дорогу… Курить на крыльцо он не выходит, курит с разрешения начальства в своей будке. В окно не видно, что происходит на другой стороне дороги. В пятницу была обычная рабочая ночь, никаких происшествий. Иногда проезжали машины. Одна из них остановилась, простояла минут пять – не исключено, что возле той самой будки… Сторож на складах тоже не был в восторге от встречи. Его владения находились наискосок от 34-го дома, и теоретически он мог что-то видеть. От человека попахивало, но в это время суток он выпил еще немного. Да, он знает эту будку, сам иногда бегает звонить, но в вечер пятницы – извините… В означенное время он на крыльцо не выходил. Покурил в половине одиннадцатого, а в следующий раз – уже после полуночи, выпив на ночь крепкий чай. Он видит эту будку, ну и что? Как можно ночью запомнить человека, который из нее звонит? Темнота, фонарь далеко, и дистанция – метров сто… Платов приказал довести эту тему с поиском свидетеля до конца. Разбиться в лепешку, но сделать все возможное. К работе привлекли местного участкового и нескольких патрульных. Начался планомерный обход жилых зданий по соседству, въедливые беседы с гражданами. В первый день обнаружили притон – попутно составили протокол. Выявили гражданина в наколках, скрывающегося от правосудия, отвезли в отделение. Оказалось, гражданин состоит в республиканском розыске за разбой и со дня на день собирается махнуть на юга. «Ну, хоть что-то, – ворчали милиционеры. – Жаль, не мы получим премии и грамоты». На второй день… произошло невероятное. Нашелся очевидец! – Представь, Никита Васильевич, сработало! – впоследствии докладывал Белинский, и его обычно невозмутимое лицо было в эту минуту еще какое «возмутимое»! – Некий гражданин Свистунец, работает мастером в райкомовском гараже, основательный такой, степенный дядя. Примерно в десять тридцать пять вышел покурить на балкон. Время запомнил – в 22:30 закончилась очередная серия «Четыре танкиста и собака» – ну, польский многосерийный фильм, он сейчас идет… Жена заставила слазить на антресоли, что-то достать. За пять минут справился – и на балкон. Живет на третьем этаже, та будка – четко под ним. Половину папиросы выкурил, машина подъехала и встала у тротуара. Двигатель выключили, фары погасили. По очертаниям «Жигули» первой модели. Цвет не поймешь, ночь кругом – но темный. На улице, по его словам, вообще не было прохожих. Редкие авто проезжали. Из машины вышли двое, один закурил, остался на месте, другой отправился к будке. Говорил не больше минуты, вышел. Лица Свистунец не разглядел, и оно ему надо? Но вроде высокий, худой, не молод, в коротком прямом пальто. Знаете такие, драповые, модные – их наша фабрика шьет… Второй – значительно ниже, в кепке, курточка на нем куцая. Переговорили минуту, затем тот, что длинный, двинулся пешком по тротуару в противоположную от центра сторону, а второй докурил и сел в машину. Сначала двигатель заработал, затем фары включились. Свистунец смотрит, что-то не то, левая фара не горит, только подфарник слабо иллюминирует. Он в этих вещах понимает, ездить с такой неисправностью нельзя. Но если очень хочется… то можно. Дорогу в принципе видно. Тот парень тоже заметил, что фара не горит, вышел, осмотрел фару. Глухо так выругался. Конечно, запасной лампочки нет, купить только утром можно, и то не факт. Хрен их купишь, дефицит, за ними побегать надо. Ну, что делать? Гаишники остановят – на первый раз предупреждение. В общем, развернулся и поехал в направлении центра. Я так думаю, Никита Васильевич, это и был наш убийца. А точнее, исполнитель. Банда у них. Но тот, что высокий, руки не марает… – И что нам это дает? – задумался Платов. – Невысокий, в кепке, ездит на «копейке» темного цвета… Таких тысячи в Москве, Виктор. А свою фару он уже наверняка починил. – Вот и я так подумал, – кивнул Белинский, – А потом задумался. До утра-то он точно не мог починить фару. Имей в запасе лампочку, сразу бы и поставил, не стал бы рисковать. Значит, поехал, как есть, на мокрое дело. Судя по всему, доехал. А дальше… Эх, думаю, была не была, почему бы не проверить? Ведь теоретически его могли остановить – куда он мог поехать после посещения Пионерских прудов? Сделал запрос в ГАИ, подняли базу. И представляешь, точное попадание! В начале первого ночи на стационарном посту на Волоколамском шоссе инспекторы остановили машину с горящим левым подфарником! – Так, продолжай. – Никита напрягся. – Темно-синий ВАЗ-2101, внешность водителя соответствует приметам, и куртка, кстати, короткая. Убегать не стал, остановился. Трезвый, правила в целом не нарушал, вел себя адекватно. Сокрушался, вроде все работало, и вдруг – бац. А где он ночью эту проклятую лампочку найдет, если ее и днем-то не найти? В общем, сжалился инспектор, отпустил автолюбителя. Добрые они у нас. – Номер машины запомнил? – Никита начал вставать из-за стола. – Он даже фамилию запомнил – ведь первым делом просмотрел водительское удостоверение. Память хорошая у человека, помнит все, что не надо. Колчин Николай Петрович, житель Волоколамска. Даже в паспорт глянул – прописан по адресу: улица Пермская, 29, это частный сектор. Я позвонил тамошнему участковому – да, есть такой, мужику под сорок, одинокий, сидел, но исправился, работал медбратом в местной больнице, но уволился после конфликта с начальством… – Не вспугнули? – От волнения дышать стало трудно. – Уверен, что нет, товарищ майор. Я участкового на Чукотку сослать обещал, если Колчин что-то заподозрит. – Так, мужики и бабы, давайте думать и планировать… Могли ошибиться. Мало ли машин с неработающими фарами? Но так гладко все складывалось! Дождь зарядил с раннего утра. В частный сектор въехали на двух машинах – обычных, с гражданскими номерами. Привлекли милицию – заблокировали выезд с обратной стороны. Картинка депрессивная – деревянные дома, кое-где кирпичные, асфальт отсутствовал – словно здесь и не город. «Фигурант в доме», – сообщила по рации наружка. К дому двинулись одновременно с трех сторон. Пришлось побеспокоить соседей. Участок заперли – мышь не проскочит. Предполагаемый преступник мог быть вооружен. Группа захвата проникла на участок, бросилась к крыльцу. Надрывалась на цепи злобная овчарка. В доме что-то упало, покатилось. Люди рассредоточились вдоль стены, держались подальше от окон. Никита, пригнувшись, перебежал за беседку. Пистолет нечасто приходилось доставать, но сегодня был тот день, когда пришлось. В доме что-то происходило, скрипели и хлопали дверцы шкафов. Высунулся из калитки любопытный нос Олежки Яранцева. Белинский схватил его за шиворот, оттащил. Каждый должен делать свое дело. Покрутил, глядя на командира, пальцем у виска – а ты-то куда? Геройство в заднем месте заиграло? В голову не приходило, что преступник может открыть огонь?.. Двое подкрадывались к двери, когда преступник ударил дуплетом из охотничьего ружья. Тяжелые заряды пробили дверь, полетели щепки. Сотрудники присели, переглянулись. «А преступник не такой уж предполагаемый», – мелькнула мысль. Дверь была закрыта на замок. По ней и стали стрелять смышленые сотрудники. Обвалилось крепление, замок повис с обратной стороны, и дверь приоткрылась. Снова прогремели два выстрела. Никто не высовывался. Дверь благополучно превращалась в труху. – Колчин, кончай дурить! – крикнул Платов. – Срок же себе наматываешь! Преступник хрипло засмеялся. В принципе, его правда. За убийство, вооруженное сопротивление, возможное участие в шпионской и антисоветской деятельности – уже с лихвой хватит, чтобы получить большой срок. Подумаешь, лишняя пара выстрелов. Боезапаса хватило еще на один залп. Сыпались на пол стреляные гильзы. Стрелок чертыхался. Потом отбросил свою берданку, куда-то затопал. Двое прыжками взлетели на крыльцо, отшвырнули покалеченную дверь. Колчин еще на что-то надеялся, видимо, не знал, что участок окружен. Он скачками взлетал по лестнице. Что там у него – чердак, мансарда, бельэтаж? Но высота частного дома была приличной, конек крыши со слуховым окном взмывал высоко вверх. Группа захвата потеряла секунды, преступник был уже наверху. Лестница еле фиксировалась, он откинул ее ногой – и сотрудники бросились врассыпную. Захлопнулась крышка люка. Колчин топал наверху, скрипели половицы. Никита вывалился из-за беседки, побежал к дому. Со звоном распахнулось слуховое окно с правой стороны, и он бросился туда. Ударил ногой по ограде, разделяющей соседние участки. Посыпался плохо закрепленный штакетник. Он перепрыгнул на его другую сторону, увяз во вскопанной земле. Мог бы не спешить – здесь тоже стояли люди. В палисаднике росла чахлая липа, стоял здоровенный ржавый короб с водой – метра два на полтора. Жители частных домов устанавливают такие штуки, чтобы набирать воду про запас – для полива, прочих хозяйственных нужд. Короб был открыт. Он находился под слуховым окном. На что рассчитывал этот парень?.. Он выдавил раму, стал карабкаться. Мелькнуло искаженное от страха лицо. Он не видел, что дом окружен, ослеп со страха. Перевалился через узкий проем. Прыгать с такой высоты – только ноги ломать, очевидно, планировал угодить в воду, а потом перевалиться через борт лодки, забравшись внутрь нее. Все бы удалось – упади он аккуратно и прорвись сквозь оцепление. Но не рассчитал, не успел сгруппироваться. Ахнули милиционеры за кустами. Туловище плюхнулось в воду, голова ударилась о кромку борта – пусть сгнившую, но железную! Тряслись кусты, рвался через малину возбужденный Олежка Яранцев. С воплем «Попался, который кусался!» он перегнулся через борт, схватил Колчина за шиворот. Никита подбежал следом, начал помогать. К черту чистые ботинки!.. – Накупался, паршивец… – кряхтел и тужился Яранцев. Подбежали милиционеры, мокрого злодея перевалили через борт. Он не сопротивлялся, небритое лицо было искажено. Раскинулись конечности со скрюченными пальцами. Из раскроенной височной кости вытекала кровь. Олежка ахнул, упал перед Колчиным на колени, схватил за ворот шерстяной кофты, стал трясти. Странный какой-то способ реанимации… – Очнись, урод… – хрипел старший лейтенант и отвешивал утопленнику оплеухи. Голова того моталась из стороны в сторону. – Товарищ майор, что за ерунда? – пожаловался сотрудник. – Скажите ему… – А ты дыхание рот в рот сделай, – мрачно посоветовал Белинский. – Сдох он, не видишь? Хрен теперь допросишь… Никита еле сдерживался. Столько усилий, такая кропотливая работа, и все коту под хвост! Какие-то сантиметры – влево, вправо… Колчин был мертв – тут и к экспертам не ходи. Левый висок пузырился, как вода в сифоне, теперь из него потекло что-то черное. Колючие глаза затянула болотная муть. Вздохнув, Никита опустился на корточки. – Командир, в этом никто не виноват, – забормотал Белинский. – Не мы же его к этому окошку потащили. Сам, дурак, прыгнул. Хотя, конечно, могли бы действовать и продуманнее… Вот именно! Платов резко поднялся, хрустнули колени. – Вызывайте медиков. Осмотреть дом, прилегающую территорию. Опросить соседей, может, его кто-то навещал. Есть еще один субъект – рослый тип, которого видел Свистунец. Сдается мне, что эта фигура важнее… Глава вторая Начальство песочило со всей душой, но вряд ли назревали оргвыводы. Колчина никто не просил прыгать в этот короб, ихтиандр хренов… Обыск в доме и на участке ничего не дал. Безработный медбрат Колчин не бедствовал. Дом был основательный, добротный. Участок запущен, но это вопрос не финансов, а склонностей. Наличие женской руки не чувствовалось. Убираться в своих хоромах Колчин не любил, но имел дефицитный цветной телевизор «Радуга». Производить их начали лет шесть назад, но похвастаться их наличием могли лишь единицы. Приличная электроплита из Югославии, кухонный гарнитур, стиральная машина, элегантный пленочный магнитофон с логотипом «Тошиба». В шкафу – пара дубленок, куртки из кожи и замши. Городской телефон. Откуда, интересно, деньги? Согласно поступающим сведениям, карьеру медработника Колчин сменил на карьеру сторожа. Трудился на кирпичном заводе – ночь через три. Зарплата курам на смех, зато в тунеядстве не обвинят. С соседями практически не общался, дома бывал редко, имел личный автомобиль – темно-синий ВАЗ-2101. Граждане пожимали плечами, что они могли рассказать о своем соседе? Да ничего – ни хорошего, ни плохого. Жил сам по себе, здоровался сквозь зубы, особо не пил, девок не водил. Часто отъезжал на своей «копейке». Гости не приходили, по крайней мере, в последние несколько месяцев. Представительного рослого субъекта – точно не видели… – Зачем им светиться, товарищ майор? – логично предположил Олежка. – Да еще тащиться в эту глухую волоколамскую даль. В доме телефон, а Колчин – вполне мобилен, чтобы подскочить, куда потребуется. Машину содержал в порядке, несколько раз отгонял на ремонт в гараж автобазы. Там запрещено чинить личный транспорт, но чего не сделаешь за деньги? Перегоревшая лампочка – просто досадный случай, за всем не уследишь, на ней и погорел… В доме не нашли никаких вещей, подтверждающих преступную деятельность Колчина. Ни писем, ни телеграмм, ни фотографий. На заднем дворе стояла закопченная бочка, где он что-то жег. На охотничье ружье нашли разрешение в шкатулке. Соседи пожимали плечами, не могли припомнить, чтобы Колчин ходил на охоту. Вот рыбалка – другое дело, это бывало, в здешних водоемах ловятся отличные карпы… С обувной полки извлекли две пары демисезонных ботинок, эксперты соскребли засохшую на подошвах грязь. Грунт на модных чехословацких полуботинках соответствовал грунту вблизи Пионерских прудов, то есть последние сомнения в том, что Колчин и есть убийца Гаранина, отпали. – Короче, сели в лужу, товарищи, – подытожил Платов. – Преступник понес заслуженное наказание, но легче от этого не стало. Продолжаем работу. Колчин, как мне представляется, был человеком, бравшимся за выполнение деликатных поручений – понятно, какого толка. Работал не на всех, общался лишь с проверенными клиентами, проявлял осторожность. Медик – мог добыть и применить препарат. Обладал неплохой фантазией. Сумел не вспугнуть и подпустить к себе ожидавшего у пруда Гаранина. Есть вероятность, что субъект, с которым видели Колчина, заказал ему это убийство. Понимаю, что ищем иголку в стоге сена, но такая уж наша доля. Ближе к вечеру позвонили из приемной генерал-майора Вахмянина и пригласили для беседы. «Продолжается нагоняй?» – размышлял Никита, покидая кабинет. Секретарь с тридцатилетним опытом работы кивнула: вас ждут. В кабинете, помимо Вахмянина и в рамочке Феликса Дзержинского, присутствовало смутно знакомое лицо с погонами полковника. Товарищу было в районе пятидесяти лет, суховатый, гладко выбритый. – Знакомьтесь. – Вахмянин был спокоен и невозмутим – словно и не выходил из себя несколько часов назад. – Полковник Сарнов Юрий Михайлович, Третье управление. Возникли вопросы, но майор помалкивал. Учтиво приветствовал старшего по званию, обменялись рукопожатием. У полковника был негромкий голос, пытливые глаза. – Предлагаю без церемоний, Никита Васильевич, – по имени-отчеству. Петр Иванович вас заочно представил. Дело, с которым я пришел, несколько отлично от того, чем вы занимаетесь, но это может быть обманчивое представление. Помимо контрразведки в войсках, мы занимаемся бывшими нацистскими преступниками… – Сарнов сделал паузу, видимо, задумался, бывают ли бывшие нацистские преступники. – Обойдусь без затяжных преамбул. Вы садитесь, не стойте… Знакомо вам это лицо? Сарнов положил на стол старую, мутноватую фотографию. Фотограф запечатлел сравнительно молодого мужчину в штатском – стриженного бобриком, выбритого, с немного вытянутым лицом. У человека был волевой подбородок, неприятный, какой-то щиплющий взгляд. Снимку было несколько десятилетий. – Смутно знакомое лицо, – допустил Никита. – Видел, но давно и не помню, в связи с каким делом. Мы его точно не разрабатывали. – Охотно верю, – кивнул Сарнов. – Старчоус Федор Григорьевич, 1912 года рождения, уроженец белорусского Гродно, тогда еще принадлежавшего Польше, но входящего в Российскую империю. Одиозная личность, военный преступник. До войны работал бухгалтером на конезаводе под Оршей, отслужил в Красной армии, вернулся после демобилизации в родные края, трудоустроился на прежнем месте. Попадал в поле зрения НКВД в связи с антисоветской агитацией и участием в заговоре против Советской власти… – Сарнов пристально смотрел в глаза собеседнику. – Мы сейчас говорим о реальных преступлениях, Никита Васильевич, не было нужды что-то подтасовывать, вы понимаете? Я продолжу. Перед войной следы Старчоуса теряются, мы не знаем, где он был целый год и чем занимался. Всплыл после того, как немцы оккупировали Белоруссию. Возглавлял полицейское управление в своем родном Гродно – то есть пользовался полным доверием оккупационных властей. По его приказу казнили красноармейцев, коммунистов, евреев, лично расстреливал людей и, по свидетельствам современников, получал от этого колоссальное удовольствие. Одно имя Старчоуса наводило ужас на людей. Он был одержим какой-то патологической ненавистью ко всему советскому. С немцами ладил, самостоятельности не жаждал, выполнял все инструкции и приказы. Его подчиненные славились небывалой жестокостью – он набрал целый полк таких же выродков. В начале сорок третьего за особые заслуги перед рейхом Старчоус получил звание оберштурмбанфюрера СС – по армейской классификации это подполковник. В том же году перешел на другую работу. Теперь в ведении этого субъекта находились несколько абверштелле – школ абвера, учебных заведений, где готовили диверсантов и шпионов для засылки в Советский Союз. И на этом поприще Старчоус особенно преуспел. Он лично готовил людей, которым доверял. Специализировался больше не на диверсантах, а именно на шпионах. Их забрасывали на территорию Союза, они внедрялись в войска, в советские и партийные структуры. В начале сорок четвертого стало ясно, к чему идет дело. Но школы продолжали работать, агентов внедряли на длительное, так сказать, залегание. Одних ловили, другим удавалось раствориться в советском обществе. Старчоус за полтора года создал самую разветвленную сеть в СССР. Немцы рассчитывали вернуться. Но не вернулись. Они откатывались на запад. Поначалу использовали своих шпионов по мере возможностей, потом такая возможность пропала. Война окончилась. Прошло тридцать лет. Кого-то выявили, другие сами сдались – не выдержала совесть, третьи вымерли. Но кое-кто остался. Они теперь обычные граждане, с хорошими легендами, у них подлинные документы, обзавелись потомством, кто-то сделал карьеру… – Прошу прощения, что прерываю, Юрий Михайлович, – сказал Никита. – Кажется, я вспомнил этого персонажа. Если не ошибаюсь, он умер? – Да, мы все так считали. – Сарнов поморщился. – В Польше в январе сорок пятого советские артиллеристы хорошо отстрелялись по расположению коллаборационистов, в котором, кроме солдат Старчоуса, находились вояки небезызвестного Каминского. Тогда убили не меньше сотни предателей. Несколько взятых в плен участников событий уверяли, что своими глазами видели обезображенное тело Старчоуса. Лицо оказалось не настолько обезображенным, как все остальное. Договориться эти люди не могли – органы проверяли. Поэтому их показания приняли на веру. Отыскать труп не представлялось возможным. Тела после обстрела скинули в яму и завалили снегом. То, что вскрылось весной, идентификации не подлежало… Теперь к событиям недельной давности. Некий гражданин Батурин – бывший узник концентрационного лагеря в польской Зрешнице, ныне добропорядочный советский человек, хотя и отсидевший за то, что оказался в плену, – явился в Комитет с заявлением: он случайно столкнулся на Химкинском речном вокзале со Старчоусом… Он думал, что мы такого не знаем, начал рассказывать – как тот приезжал в концлагерь, вербовал людей в свои карательные подразделения. Этот вурдалак ему запомнился. К тому же кто-то нашептал, что представляет собой этот тип. Старчоус обещал роскошную сытую жизнь, славу и почет. Присматривался к красноармейцам, имеющим боевой опыт. Особо интересовали недовольные советской властью. У Батурина репрессировали брата, Старчоус об этом узнал. Беседовал лично – и от этой беседы до сих пор мороз по коже. Отказников просто вешали или бросали на растерзание собакам. Батурин схитрил, прикинулся туберкулезником, только потому и выжил. Умирать не хотелось, смерть в концлагере – не самая геройская. Гражданин не врет, у Старчоуса он точно не служил – иначе зачем было бежать к нам? Он сильно волновался, когда беседовал с нашими коллегами, человека просто трясло. – Обознался? – предположил Никита. – Мы тоже так думали, – кивнул Сарнов. – Популярно объяснили товарищу, что Старчоуса больше нет и не будет. Но Батурин настаивал, при этом не производил впечатления умалишенного. Ему показали вот эту фотографию – и последние сомнения у товарища развеялись, он продолжал утверждать, что видел именно этого человека. Постарел, но лицо, осанка остались прежними. Он был хорошо одет, на плече висела спортивная сумка. За минуту до этого взял билет на прогулочный теплоход, изучал карту маршрута, выданную вместе с билетом. Напоминал туриста, прибывшего в Москву для знакомства с достопримечательностями. Улыбался москвичам и гостям столицы, погладил по головке ребенка. Батурина он не заметил. Посмотрел на часы и заспешил к причалу… – Прошу прощения, что перебиваю, Юрий Михайлович, но какого роста Старчоус? – Высокий, примерно метр девяносто, осанистый, не сутулится… Есть мысли, Никита Васильевич? – Сарнов насторожился. Никита переглянулся с генералом. Петр Иванович был в курсе происходящих событий, тоже заинтересовался. В памяти всплыл сообщник Колчина – высокий, прямой, как шпала, с размытым сумраком лицом. По ощущениям очевидца, немолодой. Да нет, просто совпадение… – Да, Юрий Михайлович, но пока ничего конкретного. Я вас слушаю. Раз вы здесь, значит, Батурину удалось вас убедить? – Дело не только в Батурине. Информацию от гражданина приняли к сведению. Теоретически можно допустить, что в сорок пятом Старчоус инсценировал свою смерть. Не дурак был, понимал, что дела рейха плохи, Германии отпущено несколько месяцев, и нужно что-то делать. С немцами пора завязывать. Сдаваться Советам – вообще не вариант. Вся надежда – на западных союзников. Не забываем, что он создал в Союзе крупную агентурную сеть, о многих фигурантах списка знал только он. Должен был понимать, что эти сведения бесценны. Сегодня агент работает на Германию, завтра – на западную разведку. А нет желания – информация сольется, и добро пожаловать в советские застенки. Эти люди на привязи, понимаете? Исходя из этих соображений, Старчоус должен кататься на Западе, как сыр в масле. Мы побороли скепсис, стали копать. Допустим, так и есть. Старчоус сдался союзникам, был обласкан, получил достойную работу. Прошли годы и десятилетия, возникла необходимость «разбудить» своих агентов… – Почему раньше не возникла такая необходимость? – очнулся генерал Вахмянин. – Мы не знаем, – пожал плечами Сарнов, – может, и возникала. Старчоус мог и раньше приезжать в СССР, просто не попадал в поле зрения. Список ранее завербованных у него обширен. «Будят» не всех, а по мере надобности. Сегодня западную разведку интересует, например, ремонтная база подводных лодок в Балаклаве, завтра – шахты пусковых установок в Крыму… «Послезавтра – Семипалатинский ядерный полигон», – подумал Никита. – Надеюсь, улавливаете мысль. Много лет под нашим носом происходили негативные события, о которых мы даже не подозревали. Итак, допустим, неделю назад Старчоус был в Москве. Есть вероятность, что он до сих пор здесь. Прибыть мог откуда угодно, в том числе из социалистической страны, и паспорт иметь – любого государства. За всеми иностранцами не уследишь, тем более если они из нашего лагеря. Разумеется, он уже не Старчоус. Но документы надежные, легенда убедительная. Мы подключили все необходимые службы, Девятое управление, внештатную агентуру. Фигура все же заметная. Опросили сотрудников аэропорта Шереметьево. И вот тут повезло. Сотрудник досмотра по старой фотографии, что лежит перед вами, вспомнил пассажира. Представляете? У человека фотографическая память на лица, и работает он явно не в той организации. Да, постарел, но в принципе тот же. Фамилию пассажира он, к сожалению, не знает, проводил лишь визуальный досмотр. Дата прибытия и рейс – то же самое, ориентировочно две недели назад. Мы проверяем списки. Возможно, установим его данные – фамилию, аэропорт вылета. Но это вряд ли поможет, Старчоус может иметь несколько комплектов документов. Итак, с большой долей уверенности можем допустить: Старчоус в Москве. Вылететь не сможет – службы в аэропортах получили соответствующие указания и ориентировки. Но раствориться на просторах Советского Союза – это он может… – Иностранное подданство ему не поможет, – подал голос Вахмянин. – Он считается военным преступником, подлежит аресту, кем бы ни являлся по документам. Кстати, его нынешним работодателям об этом известно. – Да, наши западные коллеги люди не брезгливые, – кивнул Сарнов. – Петр Иванович посвятил меня в дело Гаранина, я полностью в курсе событий. Вы видите связь? – Пока нет, Юрий Михайлович, – признался Платов. – Подобные измышления – вилами по воде, извините… Слишком надуманно. Но должен признать, сообщник исполнителя Колчина, а возможно, и тот, кто оплатил убийство, – рослый, осанистый, предположительно немолодой человек. Лица его свидетель не видел. Хорошо, примем версию за рабочую. Давайте рассуждать, Юрий Михайлович. Старчоус жив, прилетел в Москву. Кто его узнает через тридцать лет? Какова цель? «Разбудить» агентов абвера, завербованных в сорок третьем, сорок четвертом годах. Во всяком случае, одного агента – Гаранина. Возможно, он лично его вербовал, или есть условная фраза. Чиновник Минсредмаша, курировал секретные проекты, связанные с Семипалатинским испытательным полигоном. Западным спецслужбам это интересно? Безусловно. В пользу этой версии, кстати, говорят два факта. Первый: во время войны Гаранин находился на оккупированной территории. Выход из окружения, партизанский отряд, подполье. Гаранина проверяли, но в абвере ведь не дураки работали? Второй: в зоне ответственности Гаранина утечки информации не было. Об этом свидетельствуют наши источники на Западе. Они не всеведущи, но, думаю, информация бы просочилась. То есть Гаранин не шпионил, вел жизнь законопослушного гражданина. Его могли завербовать в конце войны. Оставить на «консервации», но война закончилась, и его услуги больше не требовались. Закончил образование, устроился на хорошую работу… Является Старчоус, и весь мир рушится. Допускаю, что он уже вычеркнул из памяти свое постыдное прошлое, считал себя добропорядочным гражданином. И вдруг возвращается демон из прошлого, заявляет, что теперь Гаранин будет работать на ЦРУ или, скажем, на МИ-6… Оттого и ходил перед смертью как в воду опущенный. Версия приемлемая. Одно непонятно: зачем его убивать? – Отказался сотрудничать? – предположил Вахмянин. – Вопрос не снимается, товарищ генерал-майор. Зачем убивать? Это не то предложение, от которого можно отказаться. Можно шпионить, но сохранить жизнь, свободу и привычный уклад жизни – если не попадешься. В случае отказа от сотрудничества – пригрозить передачей сведений в органы. Бывшего шпиона абвера арестуют уже на следующий день. Отказаться Гаранин не мог, но мог замыслить какую-то встречную игру, за что и поплатился… – Пока это не важно, – сказал Сарнов. – Что имеем, то имеем. Подкинул я вам загадку, товарищи? – Да уж, подкинул, Юрий Михайлович, – крякнул Вахмянин. – Но в случае успеха поджидает дополнительный приз: есть возможность одним махом накрыть всю сеть, расставленную фашистами. А это серьезно. Старчоус физически не способен обслуживать их всех. Многие до сих пор работают – теперь на Запад, и одному богу известно, какой вред уже нанесли. Так что работай, Платов… А мы поможем, чем сможем. Глава третья Очередное убийство произошло на следующий день, в среду. – Не исключаю, что наша тема, Никита Васильевич, – объявил Белинский, входя в отдел. – Лисовец Евгений Борисович, пятьдесят семь лет, ответственное лицо в Минсвязи, курировал по гражданской линии строительство секретного объекта вблизи Чернобыльской атомной электростанции. Объект – станция раннего обнаружения высоколетящих целей. Это не просто избушка, а гигантский частокол антенн, потребляющих колоссальное количество энергии. Оттого и ведут строительство рядом с атомной станцией. Срок сдачи объекта – первая половина восемьдесят шестого года. Стройка идет в режиме строгой секретности. Но угадайте с трех раз, известно ли о ней нашим западным коллегам? – Будь я главой ЦРУ, таким объектом заинтересовалась бы в первую очередь, – проворчала Зинаида. – Человек не вышел на работу, – продолжал капитан, машинально глянув на часы (часовая стрелка приближалась к отметке «один»). – А сегодня у него на связи целый «Смольный», и его присутствие крайне необходимо. Телефон молчит. Кто-то из сотрудников вспомнил, что жена Лисовца уехала с сестрой в Крым – там сейчас бархатный сезон. Единственный сын проживает в Благовещенске. Директор откомандировал двоих, те помчались, звонили в дверь, никто не открыл. Соседи Лисовца в это утро не видели. А без него на работе все прахом идет! Человек он ответственный, положительный, никогда себе такого не позволял. Возникло опасение, что ему стало плохо. Вызвали участкового, слесаря, в общем, взломали дверь, которая, кстати, оказалась заперта на задвижку. – Внутри – труп, – утробным голосом чревовещателя произнесла Зинаида. – Вы как в воду глядите, Зинаида, – похвалил Белинский. – Участковый вызвал опергруппу, назвал фамилию потерпевшего. А в опергруппе народ бывалый, сверились со списками и от греха подальше перезвонили в Комитет. И правильно сделали. Им запретили входить в квартиру, так что сидят в подъезде, охраняют квартиру с выбитой дверью. – Где это, Виктор? – А я не сказал? – встрепенулся Белинский. – Район Измайлово, улица 2-я Парковая, 9-этажный дом. Район для столь ответственных лиц, мягко говоря, неподходящий, но уж больно хороша квартира… Едем, товарищ майор? – В квартиру, где бог знает сколько времени лежит труп? – поежилась Зинаида. – Да, забыл сказать, – вспомнил Белинский, – труп лежит в лоджии, так что в квартире можно дышать полной грудью. Район Измайлово существенно отличался от других районов столицы. Улицы запутывались в узел. Преобладала пятиэтажная застройка. В районе была хорошо развита социальная инфраструктура – школы, детские сады, поликлиники. Много зелени, просторные дворы. Девятиэтажных строений было немного, но именно в одном из них – добротном и кирпичном – проживал убиенный Лисовец. Улицы – полупустые, машины встречались нечасто. В районе отсутствовали крупные предприятия, тротуары не заполняли потоки занятых людей. Измайлово считалось спальным районом, своеобразным провинциальным городком внутри большой столицы. Именно по этой причине многие предпочитали селиться именно здесь. Искомая девятиэтажка смотрелась прилично – фасад был сложен из разноцветных кирпичей. В несколько рядов тянулись лоджии. Перед домом росли старые тополя, заслоняя жителям обзор. На площадке четвертого этажа мялись лица мужского пола – на хулиганов не похожие. Профессия оперуполномоченного уголовного розыска считалась достойной – впрочем, как и все прочие профессии. – Капитан Шаманов, – представился мужчина средних лет, изучив предъявленное удостоверение. – В квартиру не входили, ждем вас. Но должен предупредить, товарищ майор, первые, что взламывали дверь, могли наследить. – Разберемся, – буркнул Никита, первым входя в квартиру. – Не уезжайте, капитан, будьте снаружи. Свистнем, если понадобитесь. Задвижка, крепившаяся шурупами к косяку, была вырвана с мясом – слесарь постарался. «Ну, здравствуй, тетушка Агата, – подумал Никита. – Убийство в запертой квартире – именно то, что нужно для тренировки мозгов». Пока он разглядывал раскуроченный замок, подбежал запыхавшийся участковый – неприлично молодой, с погонами лейтенанта. Он что-то лихорадочно дожевывал. – Здравия желаю, лейтенант Ложкин… – Эх, Ложкин, Ложкин, – покачал головой Никита. – И где вас таких берут? Такой молодой, и уже ответственное лицо… – Так вышло, – развел руками участковый. – Да вы не волнуйтесь, товарищ майор, я вам пригожусь… если, конечно, пригожусь. Эти молодые еще хотя бы не обленились, не поняли, как работает система, полны энтузиазма и стремления искоренить преступность. А этого не сделать даже повальным уничтожением криминального элемента – от троллейбусных воришек до разъевшихся боссов советской мафии… – Иди за мной, Ложкин, и ничего не трогай. Знаешь жильцов этой квартиры? – Да не особо, товарищ майор. – Участковый смутился, покосился на Зинаиду – та кокетливой улыбкой решила окончательно вогнать парня в краску. – Здесь ведь живут приличные люди – не пьют, не безобразничают, дебоши не устраивают… – Ну и зачем ты нам тогда нужен? Ладно, оставайся, может, и впрямь сгодишься. Сотрудники осторожно ступали по квартире, заглядывали во все углы. Зинаида стояла в проеме дальней комнаты, морщила лоб, созерцая безразмерную супружескую кровать. Край одеяла был откинут, но простыня не смята – видимо, хозяин готовился отойти ко сну, но так и не лег. Квартира состояла из четырех комнат, просторной кухни и прихожей, где можно было смело припарковать бронетранспортер. Квартиры улучшенной планировки входили в моду. Острый кризис нехватки жилья, кажется, преодолели, хрущевки, столь «модные» в прошлом десятилетии, строить перестали. Семья не роскошествовала, но жили прилично. Мягкая мебель, кресла, красивые шторы на окнах. Ковры на стены здесь не вешали, предпочитали класть на пол – слишком расточительно, по мнению большинства советских граждан. Хрустальная посуда в шкафах, два цветных телевизора. В квартире был порядок, не считая разбросанных мужских вещей. Ничего удивительного, жена в отъезде, убрать некому. «Жене бы сообщить надо, – подумал Платов, – испортить человеку отдых. Ладно, пусть милиция этим занимается…» Дверь в лоджию была приоткрыта. В щель задувал ветерок, теребил тюлевые шторы. Никита вышел наружу, осмотрелся. До него здесь были люди, но особо не свинячили. Одна из оконных створок была распахнута, лоджия проветривалась. Плотная шеренга тополей закрывала двор. До неба деревья не доставали, но смотрелись исполинами. Лоджия была просторна, не захламлена, только слева у стены громоздились коробки. Справа лежало тело, перевернутая табуретка, стеклянная пепельница на полу, доверху набитая окурками. Еще одна недокуренная сигарета валялась рядом с покойником. Никита присел на корточки, поднял окурок двумя пальцами. Убитый особо не привередничал – курил болгарский «Опал». Майор переместился к телу. Подошел Белинский, тоже присел – места всем хватало. Из проема выглядывали остальные любопытные. Вышла Зинаида, подставила мордашку ветерку. Покойному было пятьдесят семь, примерно настолько он и выглядел. Невысокий, плотный, круглолицый, интеллект просвечивал даже в мертвом лице. Он носил вьющиеся волосы средней длины, седины в них не было, видимо, подкрашивал. В меру упитанный мужчина в полном расцвете сил, – как сказал бы небезызвестный персонаж с моторчиком. Потерпевший ухаживал за собой, использовал омолаживающие кремы, брился, стриг ногти. Гладкая кожа уже посинела, приоткрытые глаза казались сквозными дырами. Уголок рта был как-то сдвинут – предсмертная реакция лицевых мышц. Мужчина был одет в тренировочный костюм – в подобных советские мужчины редко тренировались, но часто носили дома. – Так, расступились, граждане, что вам тут – колбасу выбросили? – проворчал Роман Карлович Корчак, протискиваясь с чемоданчиком в лоджию. Сегодня он выступал в гордом одиночестве. Эксперт пристроился на корточках рядом с телом, раскрыл чемоданчик. Остальные отошли, курили, выдувая дым в открытое окно. Морщилась некурящая Зинаида, отгоняла дым ладошкой, но не уходила. Внизу по дорожке как ни в чем не бывало прогуливались люди, жили своей жизнью. Что-то не поделили красавица колли и ершистая болонка – последняя заливисто лаяла на первую, но та лишь отворачивала острую мордочку – она была выше этих дворовых дрязг. Слева лоджию отгораживала глухая стенка из облегченного бетона. За ней ничего не было – только окна угловой квартиры. Справа – аналогичная стена, но с отверстиями диаметром в восемь-десять сантиметров – то ли декоративные, то ли технологические. Никакой красоты они не вносили, хотя формировали некое подобие узора. В эти отверстия можно было подсматривать. За стенкой находилась соседняя лоджия. Протиснуться туда не было возможности, эксперт со своим «рабочим материалом» занял все пространство. Сотрудники дымили, меланхолично наблюдали за его священнодействиями. – Здесь он и помер, – глубокомысленно, открывая вторую Америку, заявил Белинский. – Как пить дать, здесь, никуда его не перетаскивали. Сидел у стеночки, курил перед сном. Я тоже всегда курю на сон грядущий. Жена жалуется, что ее уже достало спать в обнимку с пепельницей… Может, плохо себя почувствовал, сердечко прихватило. Повалился – и адью, а недокуренная сигарета выпала из руки. Табуретка упала вслед за ним. Видите, как они дружно лежат вместе с табуреткой… – Товарищ истину глаголет, – проворчал Роман Карлович, поднимаясь с рабочего места, – так все и было. Сидел человек, потом взял и помер. Только с причиной смерти товарищ Белинский, думаю, ошибается. Не хочу настаивать, проведем вскрытие – и только после этого дам подробное заключение. Но справа на шее у погибшего, если не ошибаюсь, след от укола. Можете полюбоваться. – След от укола? – вздрогнул Никита. – Снова шприц? Вы уверены, Роман Карлович? – Уверен ли я? – удивился криминалист. – Огорчу, молодой человек, я уже давно ни в чем не уверен. Не удивлюсь, если однажды выяснится, что Солнце вращается вокруг Земли. Но укол свежий, думаю, не ошибаюсь. Дальше сами, а меня избавьте. Дам еще одну подсказку: смерть наступила от тринадцати до шестнадцати часов назад, наиболее вероятно – с одиннадцати до полуночи. Я распоряжусь, Никита Васильевич, пусть уносят тело. – Не спешите, Роман Карлович, пусть полежит, – машинально откликнулся Платов. – Настраивает на рабочий лад? – понятливо сказал эксперт. – Понимаю, друг мой, ну что ж, не буду спорить. Хоть укройте – это ведь не противоречит вашей эстетике? Эксперт удалился. Тело накрыли простыней из шкафа – Зинаида предположила, что хозяйка возражать не будет. Попутно выразила удивление: зачем им тело? Никита сам не понимал, скребло что-то смутное. Он поманил пальцем мелькнувшего в проеме участкового, и тот возник, как лист перед травой, разве что во фрунт не вытянулся. – А скажи, мил человек, кто живет за стенкой? – кивнул он на «дырчатую» перегородку. – Считай проверкой профпригодности. Или и этого не знаешь? – Знаю, – кивнул Ложкин. – Согласно должностным инструкциям я должен знать всех лиц, ведущих аморальный образ жизни, злоупотребляющих алкоголем и склонных к криминальным действиям. Одинокий алкаш там живет, – сменил он тональность, – Шаховский его фамилия. Однокомнатная квартира. Раньше работал, семью содержал, а сейчас окончательно опустился, бухает по-черному. Мебель пропил, совесть пропил… Но по синьке особо не буянит, в драку не лезет, опасных для общества ситуаций не создает. Поболтать любит, матерится через слово… Я несколько раз к нему заходил, угрожал, что упеку в ЛТП, посажу за тунеядство, квартиры лишим, в конце концов. Бесполезно, с этого субъекта все как с гуся вода. Только скалится да матерится… – Ну а что, матерый убийца, угроза национального масштаба, – пошутил Олежка Яранцев. – Вы это серьезно, Никита Васильевич? Он был серьезен как никогда. Смутные догадки, предположения выстраивались в рабочую версию. На соседней лоджии заскрипела дверь – кто-то вышел или вошел. Скорее, последнее, донеслось душераздирающее кряхтение, отдельные слова – явно не из русской классики. Никита переступил через мертвеца, отодвинул ногой перевернутую табуретку. Нагнувшись, примерился к «амбразуре», прикинул, соответствует ли высота уровню шеи сидящего человека. Очень занимательно выходило. Он просунул в отверстие руку, убедился, что она легко проходит. И со шприцем бы прошла. – Э, не балуй… – хрипло прозвучал голос с лоджии. – Куда лезешь, мать твою за ногу… На всякий случай Никита убрал руку. Кто знает, что на уме у пьющего товарища. Нагнулся, посмотрел в отверстие. Картинка, конечно… не Крамской, «Неизвестная». Врагу не пожелаешь такой «экзотики» под боком. На колченогом стуле сидел и курил неожиданно приличную сигарету безнадежный алкаш. Рваная тельняшка, трико с обвисшими коленями, небритое одутловатое лицо – просто классика жанра. Волос на голове было немного, и те не знали, в какую сторону расти. Что такое холод, это существо, видимо, не знало. Олежка был прав – типичная угроза национального масштаба. – Чего зыришь? – захрипело существо. – Уйди, без тебя тошно… Ты же не Женька, нет? Терпеть его не могу, рубля рваного не выпросишь. Что за сосед, в натуре… Эй, погодь, не исчезай. Рубль есть? – Хреново, товарищ? – посочувствовал Никита. – Ага, болею… – Слушай, болельщик… В общем, нет у меня рубля. В ответ разразилась заупокойная брань. В самом деле, если нет денег, на хрена подглядывать за жизнью добропорядочных членов общества? Алкаш щелчком выбросил окурок на улицу, начал подниматься. Человека вело, «болезнь» прогрессировала, он схватился за косяк, удержался в вертикальном положении. – Комитет государственной безопасности, – уведомил Никита, показывая в дырку удостоверение. Алкоголика чуть не вырвало. – Ну и чё? – Через плечо. Кончай хамить и приходи в себя. А то прошу на нары – там никто не нальет. – А это еще за что? – Небольшая часть мозга худо-бедно функционировала. – За убийство, товарищ. На этап и вперед – небо в клеточку и друзья в полосочку. Я не шучу. Поговорим? – Ну заходи, гостем будешь… – прохрипело похмельное создание и ввалилось к себе в квартиру. Теоретически можно было перелезть. Но подобные упражнения без острой необходимости майор Платов не практиковал. – Помощь нужна? – спросил Белинский. – Отставить, – ухмыльнулся Никита. – Этот кент в квартире, кажется, один. Уж справлюсь с одиноким синяком. Перед уходом он заглянул в холодильник на кухне, извлек початую бутылку французского коньяка. Много чести, но другого не было. Подобную практику майор применял редко, собственность граждан, даже мертвых, неприкосновенна. Он спустился по лестнице, дошел до соседнего подъезда, поднялся на тот же этаж. Звонок не работал, из-под дерматина вываливалась вата. Пришлось дубасить минут пять – предполагаемый свидетель успел уснуть. Он открыл с осоловевшей рожей, вытаращил глаза. – Ты кто? – Конь в пальто. Не зли меня, товарищ. Майор решительно отстранил квартиросъемщика и прошел в квартиру. Жилец, что-то ворча, тащился следом. Квартирка, в отличие от той, что за стенкой, была тесновата, но мебель почти отсутствовала, поэтому пространство имелось. Видимо, в минуты алкогольного воздержания жилец догрызал обои – их осталось немного. На кухне – шаром покати, только запахи. Такая публика практически не ест, добывает калории из водки. Но все же интересно – сколько водки надо выпить, чтобы наесться? Когда он вернулся в «зал», фигурант уже свернулся на облезлой тахте и заливисто храпел. Пришлось стаскивать его, допуская минимальный контакт. Гражданин что-то вякал, бился об углы. Никакой пользы для общества это существо уже не представляло. Никита раздражался. Добренькими стали, много позволяем собственному населению. Спиваются, мрут как мухи. Репрессии нужны – принудительное лечение, трудотерапия, изоляция от общества и магазинов, чтобы мысль о выпивке даже в голову не приходила! Похмелье было ужасным, беднягу мутило и полоскало. Он мог и отравиться, некоторые симптомы на это указывали. Но в принципе початый коньяк товарища заинтересовал. Он потянулся к бутылке, как младенец к соске, но майор поставил заслон: только в обмен на беседу. – А ты кто? – изумился алкаш. Это становилось не смешно. Никита повторно показал удостоверение. Визави всматривался, сбив глаза в кучку, потом задал неожиданный вопрос: – Бить будешь? – Буду, – кивнул Платов, – и коньяк сам выпью. Держи, – он поставил на стол мутный стакан, плеснул на полтора пальца, – пей и отвечай на вопросы. Ответишь правильно – еще налью. Нет – поедем в ЛТП. Упоминание лечебно-трудового профилактория ввергло гражданина в тихий ужас. Он скорчил жалобную мину, вылакал пойло, да еще и сморщился. Денатурат, видать, получше будет. ЛТП был отнюдь не санаторием – фактически зоной с драконьими правилами и жестким распорядком дня – хотя и находился под эгидой Минздрава. Пожалуй, единственное учреждение в стране, где людей меняли на корню. – Зовут как? – спросил Никита. – Меня? – изумился выпивающий. – Нет, соседа. Давай без дураков, пока я добрый. – Так это… – Человек задумался. Последняя стадия, когда с трудом вспоминается собственное имя. – Тимофей я… Тимофей, как его… Шаховский. – Разобрались, – кивнул Никита. – С кем пил вчера, Тимоха? Ответы приходилось вытягивать клещами. Тимофей таращился на коньяк и облизывался. Последние крохи разума подсказывали, что драться с офицером КГБ не дело. – С этим, как там его, забыл… А, с Брунькой пил… Ну, точно, с Брунькой, он две поллитры принес, закуску еще какую-то… Час от часа не легче. Бруньки – это почки березы, которые срезают весной и сушат в подвешенном состоянии. Говорят, незаменимое лекарство от множества болезней. Но майор не проверял. Множество болезней – это в будущем. – А другое имя у этого Бруньки есть? – терпеливо выспрашивал майор. – Вспоминай, Тимон, не то осерчаю, и поедем делать из тебя человека – и учти, коньяк там тебе уже не предложат. – Да бес его знает, есть, наверное, имя… Не помню. Брунькой его назвал – и баста… – И часто этот товарищ посещает твои апартаменты? – Чего? – Тимофей осоловело хлопал глазами. – А-а… Ну да, раза три уже был… Четкий мужик, выпить всегда приносит, закусить… Пришел как-то, улыбается, дескать, я с братишкой твоим в одной армейке служил, наказывал заглянуть к тебе в гости, проведать, как я тут… Я Сашку уж лет пятнадцать не видел, разбросала судьба, даже не знаю, где он сейчас, жив ли… Брунька говорит, что жив, живет во Владивостоке, передает горячий привет… Никита лихорадочно размышлял. Если лет пятнадцать не виделись, то врать про брата можно что угодно, лишь бы знать, что таковой в природе существует. То есть некто под предлогом нагрянул к Тимофею, зная, что соседняя лоджия принадлежит семейству Лисовец. Будет вникать алкаш в подробности? Приходит добрый человек, поит, кормит, что еще надо? Мир не без добрых людей. Напоил Тимофея, тот вырубился – и делай что хочешь. За стенкой лоджии по вечерам курит Лисовец, и если заказчик вооружит шприцем, а у тебя есть элементарные навыки… Но почему так сложно? Можно в темной подворотне подойти, в подъезде столкнуться… Значит, есть причины. «Брунька» мог и не таиться от Лисовца, поговорить с ним – почему бы и нет? Возможно, Евгений Борисович и не чувствовал исходящей из-за стены угрозы… Мог ли Лисовец передавать секретную информацию? Снова же – почему бы и нет? Убийства Гаранина и Лисовца объединяет укол в шею. Это что, «фирменный знак» гражданина Старчоуса? Нет, причастность к этому делу Старчоуса пока не доказана… Никита плеснул в стакан и продолжал задавать вопросы. Брунька появился вчера под вечер, выставил на стол аж два фуфыря, высыпал из авоськи горку плавленых сырков. Выпили. Вернее, Брунька лишь сделал вид, что выпил, и все это сокровище досталось Тимофею. Кажется, выпил все – как ни крути, рекорд. С такой дозы недолго и ноги протянуть. Возможно, на это гость и рассчитывал. Но рекордсмен выжил всем смертям назло, «железный» организм справился. Как и когда уходил его гость, Тимофей, разумеется, не помнил. Он выдул третью порцию коньяка и пока пребывал в «ремиссии». – Брунька оставил? – кивнул Никита на распечатанную пачку «Столичных». Мог и не спрашивать, не сам же купил. Он осторожно за уголки взял пачку, вытряхнул содержимое на стол, а пачку убрал в целлофановый кулек. Не в перчатках же Брунька ходил по дому. Тимофей без эмоций наблюдал за его действиями. – Что знаешь о своем новом дружке? Как и следовало ожидать, ничего. Одно лишь – мировой парень! Не то что эти голоштанные алкаши во дворе! Возраст… да хрен его знает, товарищ майор. Возраст как возраст. Тридцать, сорок, может, больше. Он же не археолог, чтобы возраст определять? Внешность… И в этом вопросе Тимофей безнадежно пасовал, жаловался на плохую память, на садящееся зрение. Еще бы не садилось от таких возлияний! Лицо как лицо, волосы как волосы. Но не патлатый, это точно. – А, говорит он так смешно, – вспомнил Тимофей. – Что значит – смешно? – насторожился Никита. – Да хрен его знает, начальник, смешно, и все… – Тимофей начинал клевать носом. – Ну, не знаю, как объяснить, наши так не говорят… Тимофей отрубился – рухнул носом в стол и безобразно захрапел. Никита уныло его разглядывал. Песенка зазвучала в голове: «Окончен бал, и ты упал лицом в салат, а за окном привычно вянет листопад…» Ждать появления загадочного Бруньки, видимо, не стоило. В отличие от Тимофея, у него с мозгами все в порядке. Свидетель из соседа был, мягко говоря, неважный. Размышляя, Никита покинул квартиру, спустился во двор. Надо опросить местных жителей – могли видеть незнакомого мужчину. Машина с операми стояла во дворе. Хорошая работа у парней, главное, голову не надо загружать. Он подошел к машине, переговорил с капитаном Шамановым. Тот помолчал, впитывая скудную информацию, кивнул: сделаем, товарищ. И за квартирой ненавязчиво последим, и с людьми пообщаемся. Во дворе все было тихо, никакого ажиотажа. Подрастающее поколение на детской площадке, редкие прохожие. Возникло ощущение, что за ним наблюдают. Никита украдкой осмотрелся. Ничего необычного, мирная жизнь заурядного советского двора. Кусты, бойлерная, заросли криворуких кленов – масса мест, где можно стоять и не отсвечивать. Преступник вернулся на место преступления? И зачем ему это нужно? Убедиться, что дело сделано и можно отчитываться о проделанной работе? Труп ведь еще не увозили. Завиральная какая-то книжная версия… Эксперт Корчак еще не уехал, сидел на подоконнике между этажами и дожевывал дежурный бутерброд, мурлыча под нос песенку. Увидев майора госбезопасности, сокрушенно вздохнул, и челюсти заработали активнее. – Приятного аппетита, Роман Карлович. Все на бегу да на бегу… Держите. – Он вынул кулек с сигаретной пачкой и передал эксперту. – Проверьте на пальчики, может, повезет. Сомневаюсь, что они есть в картотеке, но чем черт не шутит. Отпечатки пальцев Тимофея Шаховского, в квартире которого я только что был, к делу прикладывать не надо. Пусть капитан Шаманов вызовет своего эксперта, и тот с кисточкой пройдет по квартире. – О, в деле появился подозреваемый? – удивился Корчак. – Быстро работаете, Никита Васильевич, мои поздравления. – Не без вашего посильного содействия, Роман Карлович. Но давайте без шума и суеты. Не надо будоражить обывателей. – Понял. – Эксперт начал сползать с подоконника. – Все сделаем, коллега, ведь покой нам только снится, верно? Хотя, признаюсь по секрету, не помню, когда он в последний раз снился. Тело долго будете мариновать? Или мне самому вызвать работников специализированного учреждения? – Не утруждайтесь, Роман Карлович, мы все сделаем сами. Гражданин Лисовец на нас не обидится. …Члены группы маялись от безделья в чужой квартире, иногда высовывались в лоджию – проверяли, не сбежал ли потерпевший. Зинаида стояла у застекленного серванта и задумчиво разглядывала коллекцию фарфоровых статуэток. – С возвращением, Никита Васильевич, – приветствовал начальника Белинский. – Рассказывай. Вижу по глазам, что сходил не зря. И, извини, не пора ли вызывать труповозку? А то уже как-то неприлично… Они слушали, не перебивая, проявляли интерес. – Бруньки какие-то березовые… – хмыкнул Яранцев. – Это он убил Лисовца, товарищ майор, точно он, и к бабке не ходи. Почему так сложно – вопрос правомерный, надо разбираться. Запутано все, убийцы разные, но орудие преступления такое же… Подождем заключения экспертов, но держу пари, его прикончили тем же препаратом… Звоню в морг, товарищ майор? – Не гони… Терзало что-то неясное. Еще этот взгляд во дворе… Он выглянул в лоджию. Тело лежало, укрытое простыней. Лоджия имела сравнительно высокое ограждение. С подъездной дорожки не увидишь, что происходит в лоджии. Можно отойти во двор, подальше, но вид закроют тополя с еще не облетевшей листвой. Наблюдатель во дворе, если таковой присутствует, точных выводов не сделает. Никита вернулся в квартиру, посвятил коллег в детали сумасшедшего плана. У Зинаиды от удивления вытянулось лицо. Она пробормотала: «Только без меня» и стала как-то таять в тумане. Смутился Олежка Яранцев, начал коситься на «тающую» Зинаиду. – Стесняюсь спросить, Никита Васильевич, – пробормотал Белинский, – ты, вообще, в порядке? Человек умер, мы не можем выдать его за живого… Считаешь, что этот тип находится здесь? Даже если так… Почему он должен поверить? Двенадцать часов прошло, надо быть полным кретином, чтобы на такое купиться… – Мы что-то теряем? – резко спросил Никита. – Да, безумие, недостойное нашей уважаемой организации. Логики и правдоподобия нет, совершенно верно, но давайте оставим эмоции и дадим шанс чуду. Не случались подобные вещи? Бывало, и в гробу оживали люди и в сознание приходили через тридцать лет летаргического сна. Главное, оживление, нездоровый ажиотаж, понимаете? Мне плевать, что о нас подумают! Если есть хоть маленький шанс… Нужен четкий план, расставить людей, связаться с Седьмым управлением… Глава четвертая Это было форменное сумасшествие. Как пошутил Олежка: заканчиваем, и все в психдиспансер – за справками. «Он живой!» – крикнули на лоджии. Захлопала дверь, замелькали головы. Минут через пять раздался вой сирены. Во двор вкатила машина «Скорой помощи», встала неподалеку от подъезда. Суетились люди в белых халатах, вытаскивая носилки. Останавливались прохожие, проявляли интерес. Носилки втащили в подъезд, женщина-врач с суровым лицом несла медицинский чемоданчик. Люди спрашивали у водителя: к кому приехали, в какую квартиру? Водитель лениво пожимал плечами. Бригада вторглась в квартиру, где им популярно объяснили задумку. «Товарищи, вы не охренели?» – ужаснулась врач «Скорой помощи». Ей шепотом объяснили, что «охреневшие» – сотрудники КГБ. Услышанное не впечатлило. Как будто сотрудники КГБ не могут охренеть! Она возмутилась, пообещала пожаловаться в горздрав. Почему она должна участвовать в каком-то дурнопахнущем спектакле? В городе полно людей, которым реально требуется медицинская помощь! Пусть каждый занимается своим делом! Пришлось прибегнуть к «профессиональному» убеждению. Женщина стушевалась, присмирела. Зинаида украдкой посмеивалась: а ведь гражданка права, Лисовец уже помер, а другие – еще нет… Представление в принципе удалось. «Больного» на носилках вынесли из здания. С головой не укрывали – вроде «живой», не положено. Мертвец был в кислородной маске, лица почти не видно, а то, что бледный, – так не бывает розовощеких больных… «Осторожнее несите», – покрикивала врач, она семенила рядом, держала капельницу. Пациента оперативно погрузили в машину. Подходили зеваки, интересовались, кто такой, из какой квартиры? Довериться оперативникам в эту минуту не могли, отогнали подальше. Сотрудники Комитета тоже не лезли, могли спугнуть потенциального преступника. Собралось не меньше дюжины зевак. – Так это же Евгений Борисович из восемьдесят девятой! – ахнула женщина средних лет, похоже, местная общественница. – Господи, что с ним? В какую больницу вы его везете? – Гражданка, отойдите, не мешайте! – сказала доктор. Ей было смешно, она насилу сохраняла серьезность. – Гражданину с трудом запустили сердце, думали, что он мертв, но есть слабые признаки жизни… Все, закрывайте! Сергей Афанасьевич, заводите машину, нельзя терять ни минуты! – Куда вы его везете? – снова спросил кто-то. Врачиха отмахнулась: пока сама не знает. В машине свяжется с диспетчерской, определят ближайшую больницу, где смогут принять тяжелобольного пациента… Никита из окна кухни наблюдал, как «Скорая» уезжает со двора. Кучка людей осталась на тротуаре, вскоре они стали расходиться. – Занавес, товарищи, – пробормотал Никита, отходя от окна. – Посходили с ума, и будет. Покидаем квартиру по одному, через пять минут все сидят в машине за домом. Дождемся докладов от «семерки» – и за работу. Пуcть милиция работает по гостю Тимофея. А мне вот стало интересно: где находился и чем занимался гражданин Лисовец в годы войны. – Логично, – кивнул Белинский. – По возрасту он может сойти за залегшего на дно агента абвера. Через несколько минут вся группа сидела в машине, стоявшей на задворках. Нервный смех переходил в нервную икоту. Олежку Яранцева пробило на черный юмор. «Сестра, ну, может быть, в реанимацию?» – «Нет, доктор сказал – в морг, значит, в морг». Многоканальная рация, встроенная в приборную панель, ожила через несколько минут. – Старший лейтенант Чеплыгин, Седьмое управление, – донесся сквозь треск эфира голос. – Держимся на удалении от «Скорой помощи». Направляемся в сторону центра. За медиками следует легковая машина – светло-серые «Жигули» второй модели, государственный номер: 8621МСШ. Выехала из соседнего двора и безотрывно следует за «Скорой помощью». Но я бы особо не праздновал, товарищ майор – улица широкая, крупных ответвлений пока не было, здесь многие едут. Следуем, похоже, в городскую больницу номер четырнадцать. Была еще одна машина: «Москвич-408» сиреневого цвета, регистрационный знак: 2974МСД. Мелькала несколько раз, обогнала машину «Скорой помощи», затем отстала, свернула в переулок. Водитель вел себя странно. – Что с пассажирами? – В каждой машине только водитель. Минуточку, товарищ майор… кажется, «Москвич» опять появился… Спустя четыре минуты Чеплыгин снова вышел на связь. – «Скорая» въезжает в ворота 14-й больницы, товарищ майор. Решетчатая ограда по периметру… «Москвич» сиреневого цвета притормозил – словно водитель хотел убедиться, что «Скорая» точно туда заезжает… И двинулся дальше по улице. За ним следует наш второй экипаж, старший лейтенант Урганов. «Жигули» тоже здесь. Проехали больничную ограду, переулок, остановились у жилого дома. Водитель открыл капот и подливает масло в двигатель. Это мужчина лет тридцати пяти, на нем безрукавка, кепка, очки… Мы наблюдаем за обоими, товарищ майор. Ждите доклада от Урганова. Других подозрительных машин не было. Данные о госномерах уже переданы в оперативную часть, устанавливаются владельцы авто. Нервозность усиливалась. Яранцев перестал травить анекдоты, размышлял вслух: может, курить начать? Говорят, успокаивает. Вон, Белинский курит – и хоть бы хны. Снова докладывал Чеплыгин: мужчина в кепке и безрукавке – по-видимому, гражданин Огарев Николай Алексеевич. Невзирая на фривольный вид, трудится ведущим инженером в организации, принимающей подряды от Метростроя. У него жена, трое детей. Он загнал машину в гараж недалеко от дома на Фрунзенской набережной, зашел по дороге в булочную и уже несколько минут находится в своей квартире на четвертом этаже. За домом установлено наблюдение. Следом вышел на связь старший лейтенант Урганов. Он работал не один, коллега держал связь с управлением. Владельца сиреневого «Москвича» пока не установили – шла работа. Машина миновала Сокольники, взяла курс на Останкино. Водитель остановился на автозаправочной станции, залил бензин, рассчитался. Это был мужчина среднего роста без особых примет. Волосы скорее светлые, чем темные, обычного телосложения. Лицо скорее мрачное, чем жизнерадостное. Завершив заправку, он проехал полквартала, остановился у телефонной будки. Таксофон был занят – в будке щебетала смешливая девчонка лет семнадцати. Фигурант угрюмо на нее смотрел. Девчонке этот взгляд не понравился, скомкала беседу, фыркнула и убежала. Мужчина вошел в будку, закрылся. Старший лейтенант Урганов был уже тут как тут, мялся возле таксофона, выказывал признаки нетерпения. Фигурант повернулся к нему спиной, понизил голос. Различались лишь отдельные слова, вырванные из контекста. Потом субъект заспешил к машине, Урганову пришлось зайти в будку – в итоге чуть не упустили объект. Когда Урганов сел в машину, «Москвич» уже сворачивал за угол. Он ехал в район Бескудниково. Вскоре стало известно: владелец машины – некто Лацис Бруно Янович, уроженец Латвии, переехавший в Москву несколько лет назад. Работает по снабжению на одной из мебельных фабрик, семьи нет, четыре года назад уволился из армии в звании капитана. В Москве на улице Краснолиманской приобрел кооперативную квартиру, куда, судя по всему, сейчас и направляется… – У него сильный акцент, товарищ майор, – поведал Урганов. – Я слышал, когда он по телефону говорил. Слова произносит гладко, но с таким забавным прононсом… Мы в Бескудниково, товарищ майор. Улица Краснолиманская, дом 29. Объект поставил машину у среднего подъезда и сейчас в него входит… Он здесь живет, товарищ майор. Что нам делать? Стоим в том же ряду, что его «Москвич»… – Урганов, дорогой, а теперь не оплошай… – Голос срывался от волнения. – Это он, это тот, кого мы ищем… До квартиры провожать не надо, пусть уходит. Почует слежку – все сначала придется начинать… Минуты через три просто войдите в дом и убедитесь, что в подъезде отсутствует черный ход. Если он есть, отправляй туда напарника. Будьте на связи, мы выезжаем… – Он отключил рацию. – Виктор, заводи. Коротким путем – в Бескудниково… Трясло, как на лютом морозе. Неужели сработало и все эти безумные представления – не такие уж безумные? «Смешно говорит»… Всего лишь прибалтийский акцент. А Тимофей допился до такого, что не понимает элементарных вещей! «Возраст как возраст, внешность как внешность…» Тут он прав, фигура без харизмы. А вот русское слово «брунька» – действительно смешно. Нет в его имени ничего русского. Разве только адаптировать – а потом забыть, как звучало изначально. Не чересчур ли самоуверенный товарищ – представляться настоящим именем? Не предугадал, что выйдут на эту квартиру? Значит, ума не такая уж палата… – Ну ты даешь, товарищ майор… – восхитился Белинский, выводя служебную «Волгу» из дворовых лабиринтов. – Снимаем шляпу, как говорится. Ты уже не такой сумасшедший, как час назад. – А что, гениальная идея – выдать мертвого за живого… – захихикал Олежка. – Все ведь гениальное сначала выглядит безумным? Зинаида с уважением посматривала на начальство. В самом деле, от смешного до великого – один маленький шаг… «Волга» пробивалась на север столицы лабиринтами запутанных улиц. Широкие проспекты сменяли узкие проезды. Алела наглядная агитация. «Все, что наметила партия, – выполним!», «Наш девиз – работать качественно, эффективно!» Бесконечные лозунги на красном фоне стали украшением улиц – за неимением других украшений. Старший лейтенант Урганов на связь не выходил, значит, Бруно Лацис сидел дома. «Волга» красиво вписалась в поворот, въехала во двор. Здесь было два проезда: ближний, вдоль соседней пятиэтажки, и дальний, за сквером с детской площадкой – вдоль здания, в котором проживал гражданин Лацис. «Волга» отправилась к ближнему проезду, медленно ехала по асфальтированной дорожке. Напротив второго подъезда Белинский прижался к краю полосы. Личный автотранспорт был доступен далеко не всем гражданам, мест хватало. Пассажиры дружно повернули головы. Теоретически (если окна выходили во двор) фигурант мог их засечь. Но в реальности вряд ли – закрывала зеленая зона. На площадке резвилась детвора – цветы чьей-то жизни. Из всех присутствующих лишь Белинский имел сына, да и тот учился в суворовском училище, неделями не видя родителей. Сиреневый «Москвич» стоял на обратной стороне сквера – у входа в подъезд. Грязно-серые «Жигули» наружки – через пару авто. Мужчина вышел из подъезда, решительно зашагал к припаркованным машинам. Екнуло сердце – не видел никогда этого душегуба. Субъект со светлыми волосами, неплохо сложенный – он направлялся именно к «Москвичу». Выбрался из «Жигулей» невысокий сотрудник с темными волосами, окликнул Лациса. Тот встал как вкопанный. Вышел второй, обогнул капот, оба направились к предполагаемому преступнику. Первый предъявил удостоверение, начал что-то говорить. Видимо, предлагал проехать с ними. Это было ошибкой. Но кто же предполагал, что субъект играючи справится с обоими! Лацис сделал вид, что расстроен, опустил руки. И вдруг заработала мельница! Сотрудник получил в челюсть, отшатнулся. Второй попятился, стал вытаскивать табельное оружие из подмышечной кобуры. Лацис бросился к нему, ударил в живот, и парень мгновенно забыл, что хотел сделать. Мелькали конечности, брызгала кровь из рассеченной кожи. Сотрудников Седьмого управления учили не этому! Незадачливый работник повалился на землю, завыл от боли. Первый еще пытался что-то сделать, схватил за ногу Лациса – тот уже готовился к рывку. Преступник споткнулся, но устоял, вырвал ногу и ударил ею парня в бок. Тот застонал, свернулся в позу зародыша. Пассажиры «Волги» обомлели. Все произошло за считаные мгновения. Ахнула пенсионерка с сеткой, проходящая мимо. Сетка выпала из ослабевшей руки. Разбилась бутылка кефира, выпала и запрыгала по асфальту плетенка. Лацис со всех ног удирал к своей машине. У подъезда корчились и пытались встать оплошавшие сотрудники. Дрожащая рука одного из них вытаскивала пистолет, но он застрял. Олежка Яранцев, чертыхаясь, стал выбираться из «Волги». – Куда? – спохватился Никита. – Сиди, не успеешь! Но тот не слышал или плохо соображал. Служебный долг звал в дорогу. Олежка перемахнул бордюр, побежал наперерез, через сквер, сразу же увяз, поскользнулся на сырой земле. – Всем оставаться на месте! – рычал Никита. Не хватало еще остальных потерять. Преступник в несколько прыжков добрался до машины, ухитрился мгновенно ключом открыть дверцу. Отзывчиво завелся двигатель – за машиной явно ухаживали. Двое так и не смогли подняться – ладно хоть живы. Яранцев ломился через детскую площадку, пугая ребятню. Гавкала болонка, вилась кругами вокруг Олежки, норовила тяпнуть за ногу. Дружно гомонили дети и их родители. Момент был незабываемый. «Москвич» резко вывернул с парковочного места, едва не зацепив соседнюю машину, помчался, разгоняясь, сделал вираж на повороте, уходя за угол. Белинский по команде начал движение, закусил от напряжения губу. На заднем сиденье как-то сладострастно дышала Зинаида, тоже волновалась. Олежка Яранцев запоздало выбежал на дорожку, растерянно завертелся, потом бросился помогать Урганову. Но тот лишь отмахнулся – без тебя, мол, коллега, на душе паскудно. Яранцев что-то заорал, бросился бежать в конец дома, чтобы исправить свою ошибку. Его подбирать не стали, только время бы зря потеряли. – Извини, приятель, – пробормотал Белинский, вписываясь в очередной поворот. – Кто не успел, тот опоздал… Яранцев остановился, досадливо махнул рукой и пошел помогать пострадавшим коллегам. Не сказать, что отряд не заметил потери бойца, но беспокоило другое. Лацис петлял по межквартальным проездам, автомобиль вилял багажником, как виляет бедрами падшая женщина. – Не пори горячку, Виктор, – процедил сквозь зубы Никита. – Он нас пока не засек. Он же не знал, что будет вторая машина. Держись подальше, но не упускай из виду. Проводим гражданина, куда он там собрался, потом по-тихому возьмем. За параллельным проездом ушли влево, проехали вдоль кленовой аллеи и ограды детского сада. «Волга» пошла резвее, вписалась в очередной поворот. Осталась за бортом школьная хоккейная коробка, напротив – футбольное поле. «Москвича» закрыл фургон с надписью «Хлеб» – водитель пытался протиснуться по узкому проезду. Белинский поддал газу. «Москвич» потерялся из вида. Но снова возник – он шел на бодрой скорости мимо районной поликлиники. До выезда на дорогу, огибающую район, оставалась пара сотен метров. Лацис вел машину ровно – и немудрено: выезды на трассу изобиловали гаишниками. – Не приближайся, – предупредил Никита, – «Волга» – не самая ходовая марка в нашей стране, простые смертные на них не ездят. Засечет – натворит беды на дороге… Лацис явно ехал на Кольцевую, в направлении Дмитровского шоссе. Решил сделать ноги из столицы? Это было логично. Гудели, изрыгая чад, автомобили на широкой дороге. Шла колонна самосвалов, ехали пассажирские автобусы. «Волга» не отставала от объекта, их разделяли несколько машин. Вблизи стационарного поста госавтоинспекции Лацис пошел на хитрость – занял левую полосу, и тяжелый самосвал прикрыл его от бдительных взоров инспекторов. В принципе, разумно – пострадавший Урганов наверняка выслал ориентировку. Маневр удался, «Москвич» остался на левой полосе, поехал с ускорением. Белинский, нарушая правила, обогнал по правой полосе вяло ползущий тихоход – и тоже не стал перестраиваться. Вряд ли Лацис уделял внимание соседним полосам. Заработала рация. В эфире объявился старший лейтенант Урганов. Парень прерывисто дышал – ничто на земле не проходит бесследно.

Конец ознакомительного фрагмента.