Шрифт:
Пётр, степенного вида хозяин, молча выслушал путников и без лишних разговоров перевёз их через Волгу, не забыв стребовать плату. Требовал он две копейки [169] , но брат Гийом скрепя сердце вынужден был, поскольку ничего другого не оставалось, отдать ему иоахимсталер. Пётр, поглядев на них, покопался в висевшем на поясе кошеле и, выудив три десятка сабельников [170] , вернул иезуиту, немало того удивив.
— Может, твои богоугодные дела и на меня падут, — пояснил перевозчик, крестясь.
169
Копейка — серебряная монета, введённая реформой Елены Глинской — матери Ивана Грозного. Стоимость её была значительно ниже иоахимсталера.
170
Сабельник — мелкая серебряная монета, на которой был изображён всадник с саблей. Немного меньше копейки, на которой изображён всадник с копьём, побеждающий змея.
Отказавшись от калязинской переправы, брат Гийом и Ласло сильно сократили путь. Да и риск встречи с ростовским обозом отпадал. Они бодро шагали по бойкой наезженной дороге. Изредка их обгоняли или попадались навстречу телеги, везущие всякую всячину. На ночь остановились в придорожной деревне — маленькой, из десятка дворов, но зажиточной. Хозяева с паломников платы не взяли, лишь попросили помолиться за них в святых местах — авось их молитвы скорее до Бога дойдут.
На второй день брат Гийом снова почувствовал недомогание. Отдых в пещере не излечил заболевание, а только отодвинул его.
— Только бы до Ростова добраться, — пробормотал он, отправляясь в путь после обеденного привала, — там подлечусь.
Ласло с тревогой смотрел на него, но коадъютор держался, словно окостенев в желании непременно добраться до Ростова.
— Запомни, Ласло, — говорил он, — архиепископ Давид. Если со мной что — придёшь к нему, скажешь, как есть. Наш он, давно уже. Скажешь, пришло время тайное сделать явным. Он поймёт. Да не смотри ты так, это я на всякий случай. Дойду, дойду, не сомневайся.
Вторая ночёвка принесла облегчение, но ненадолго. Ещё до обеденного привала брат Гийом почувствовал, что идти становится тяжелее. Он хрипло дышал, лицо его покрылось крупными каплями горячечного пота. А вдалеке из-за леса уже поднимались колокольни ростовских храмов.
Ласло боялся, что стрельцы на воротах не пустят их в город, побоявшись, что паломники принесли лихоманку. Но обошлось: брат Гийом, опасаясь того же, перед городом приободрился и миновал ворота степенно, перекрестившись на надвратную икону.
Городок был небольшим, поэтому долго искать Давида им не пришлось. Первый же встречный указал им на дом, где живёт архиепископ. На стук в ворота калитку открыл мордатый слуга в добротных штанах, льняной рубахе и кожаных башмаках. Увидев брата Гийома, который после того, как прошёл ворота, снова сник, он ойкнул и уже собирался захлопнуть створку, но коадъютор тяжело, с грудным сипом, произнёс:
— Передай архиепископу, пришёл известный ему паломник. Давние мы знакомцы.
Увидев, что слуга всё же закрыл калитку, крикнул:
— Передай!
Ждать им пришлось недолго. Вскоре во дворе послышался топот бегущих ног и калитка снова отворилась. Тот же слуга пригласил их войти. Саженях в пяти стоял Давид — высокий, дородный, пухлый. Посмотрел на брата Гийома строго, Ласло как будто не замечая:
— Пришёл. А я ведь ждал тебя. Уверен был, что сейчас-то обязательно придёшь. Время такое. Но в дом не пущу. Пока поживёте там, — он указал на невысокое строение в глубине двора, — как оклемаешься — поговорим.
— Застудился я третьего дня на Волге, — сказал иезуит, — не лихоманка это, нет. Мне бы отогреться да поесть досыта.
— Что надо? — спросил Давид, и в голосе его прозвучало нечто вроде участия.
— Каши с закуской и питья. И воды горячей. Остальное у меня есть. Я бы ещё вчера в добром здравии был, если бы к тебе не торопился. Но сейчас всё ладно будет.
— Всё получишь. Отрок с тобой будет. А теперь ступай, — сказал Давид и добавил, обращаясь к слуге: — А ты дай ему всё, что попросит.
Брат Гийом проболел два дня. Архиепископ в его жилище не появлялся, но слуги исправно носили еду и другое, что было необходимо для лечения. Ласло, совершенно не опасаясь заразиться, ухаживал за больным.
В сумке коадъютора были не только разномастные яды, но и лекарства. Он сам разводил в горячей воде порошки, требуя от Ласло лишь, чтобы тот тщательно взбалтывал снадобье. Еды было с избытком — щи, каша, мясо, рыба, грибы, вдоволь хлеба. На следующий день брату Гийому стало значительно легче, лишь к вечеру начался лёгкий озноб. Но он велел Ласло приготовить горячий напиток из находившихся в сумке сушёных листьев, плотно поужинал и укрылся под ворохом одеял, обильно потея. А наутро встал — розовощёкий, бодрый, улыбчивый. Даже глаза его были не смиренными, как положено богобоязненному монаху, а какими-то особо дерзкими. Ласло посмотрел на него и улыбнулся: брат Гийом исцелился! Надолго ли, нет — другой вопрос, но сейчас всё в порядке, и это главное!